традиции», а также от их собственного имени. И в качестве такого альтер эго они избрали магида: светского еврейского проповед
ника, который одновременно был учителем и социальным реформатором. В своей многотрудной борьбе за то, чтобы вырвать власть из рук общинной олигархии и архиконсервативного раввината, они не могли придумать ничего лучше, чем выступать в роли одновременно и традиционалистов, и диссидентов. Магид, постоянно получающий жалованье на одном месте или странствующий, выступал во всех тех ролях, которые маскилим хотели бы сыграть сами: морального наставника, толкователя традиции и главного затейника для простых евреев. Ранние маскилим не только легко идентифицировали себя с социальным и религиозным предназначением маги- да, традиционный голос проповедника был также очень близок их голосу. Он тоже любил притчи и аллегории; он тоже с восторгом демонстрировал новое толкование Писания, Талмуда или мидраша; он тоже лучше умел рассказывать, доносить в дидактической форме свою мысль, чем показывать.
Политически выбор роли магида тоже был сделан дальновидно, поскольку маскилим надеялись заключить альянс с нехасидскими и анти- хасидскими ортодоксами, миснагдим, рационализм и большая терпимость которых сочетались с маскильской программой реформирования. В Белоруссии, твердыне рационалистической ортодоксии, которую евреи называли Лите («Литва»), надежды маскилим на такой союз были особенно высоки. Когда умер Николай I и закончилась Крымская война, раввин и бывший шойхет (резник, забивающий скот в соответствии с правилами кашрута30) из Белоруссии Элиэзер-Липман
Зильберман основал Га-Магид, первую в России еврейскую еженедельную газету. Поскольку старый указ все еще действовал, газету приходилось печатать на прусской территории, но своим названием, дидактическим тоном и умеренной реформистской программой Га-Магид воплощал брачный союз просвещения и традиции, которой славилась литовская Гаскала31.
Этот брак оказался счастливым для одних и несчастным для других. Когда Александр II начал реформы 1855-1874 гг., принялись плодиться новые, более радикальные издания на иврите, идише, русском и польском языках, и некоторые маскильские круги уже не ощущали необходимости в благочестивом камуфляже. Только что получивший разрешение преподавать в казенном училище двадцатичетырехлетний Шолем-Янкев Абрамович выступал на всех литературных фронтах: как ивритский литературный критик (i860), переводчик немецкого учебника по естественным наукам (1862), автор реалистической прозы на иврите (1862) и идише (1864). Дебютировав на идише в газете Кол ме- васер, издававшейся в Одессе, Абрамович сохранил только те аспекты средневековой идишской культуры, которые он счел достойными пародии. Он воспользовался фигурой пакн-трегера, странствующего книгоноши, товар которого был безупречен. Как любой еврей, который ездил по торговым делам по выдуманному пространству штетла, Менделе мог взяться за все, что невежественные евреи считали священным. Особенно ему нравились насмешливые предисловия в духе магида32.
Менделе был двойником демоническим. Если он и мог позволить себе ослабить соблюдение религиозных традиций, пародировать проповедь магида и благочестивую майсе-бихл и еще немножко «публиковаться» на стороне, то только потому, что Абрамович, его создатель, принадлежал к новой когорте маскилим, литературную карьеру которых обусловил космополитичный мир прессы с его вниманием к общественному мнению, людям обоего пола, всех классов и всех регионов33. От одной версии к другой сочинения Абрамовича становились все длиннее, параллельно тому, как образ Менделе становился все ярче и ярче. И по мере того как Абрамович стал мерилом модернизма в ивритской и идишской литературе, Менделе сам по себе превратился в фольклорного героя. Идишский трейф-посл наконец-то обрел самостоятельную жизнь.
Но и майсе-бихл совсем не умерла. Хотя Белоруссия была центром оппозиции ко всему, за что выступал хасидизм и хотя вся маскильская программа воевала с рассказыванием сказок, связанных с фольклором, суеверием и сверхъестественным, но именно виленский маскил соединил искусство рассказа на идише с эпохой массовых коммуникаций. Земляк Абрамовича Айзик-Меир Дик (1814-1893) добился феноменального успеха среди однообразной массы майсе-бихл и заговорил голосом вновь рожденного магида.
Он называл себя «в доме писателей младшим» (ср. Суд. 6:15), подразумевая первое поколение виленских маскилим, которые все были гебраистами и учеными. Как новобрачный, вырвавшийся из-под родительской опеки, он пил и дебоширил с другими женихами в литовском местечке Жупраны и изучал немецкую грамматику с местным священником. Когда умерла его первая жена, он женился вторично, на девушке из состоятельной хасидской семьи из Несвижа, куда он и переехал, продолжив тайком изучать светские дисциплины. Каким-то образом он научился читать также по-польски и по-русски. Позднее он сетовал на недостатки своего образования и сожалел, что его отец, торговец пшеницей по профессии и кантор по призванию, никогда не готовил его ни к чему, кроме карьеры преподавателя традиционных текстов. Но он, по крайней мере, не бедствовал, поскольку после возвращения со второй женой в Вильну преподавал иврит в состоятельных домах и на протяжении тринадцати лет (1851-1864) имел высокооплачиваемую работу (225 рублей в год) учителем в казенном училище для детей34.
Дик был активным маскилом только в возрасте от тридцати до сорока — тот самый период его жизни, который зафиксирован в официальных анналах просвещения. Именно тогда он ненадолго попал под арест по доносу виленских ортодоксов. Именно тогда он организовал тайное общество маскилим, которое потом превратилось в отделившуюся от прочих маскилим «реформированную общину»35. В июле 1843 г. он и его соратники подали секретное прошение товарищу министра просвещения о запрете традиционной еврейской одежды, который вступил в силу годом позже36. В 1846 г. по случаю визита сэра Мозеса
Монтефиоре в Вильну они составили разгромный доклад «Город Вильна в настоящее время», в котором заклеймили репрессивную политику правительства в отношении евреев37.
Однако самой яркой заявкой Дика на долгую славу маскила была его гордость и отрада — остроумная талмудическая пародия «Трактат о бедности», впервые появившаяся в маскильском сборнике (1848), а два года спустя его же «Трактат о безденежье... с комментариями, тосафот и Магарша» завершил фарс безукоризненной имитаций внешнего вида и типографских особенностей талмудической страницы. Он подписал его «Один из учащихся [тайного] братства», и этот текст обеспечил ему место в пантеоне ученых пародистов38.
То, что случилось с Диком потом, отчасти было вызвано тяжелым положением еврейской печати в царской России/Авторам, пишущим на иврите, жаловался он в 1861 г., приходится торговать своим товаром в разнос от одного богатого дома к другому. Они живут лишь по милости как невежественных масс, так и суровых критиков, которые хвалят писателя только после его смерти.
Глядя на это, я устрашился печатать все, что породило мое перо на языке иврит и поступился честью пера, рассказывая множество разных историй на идиш-тайч, разговорном языке, которым сейчас, к нашему стыду и печали, пользуется наш народ, рассеянный по земле (в Литве, Польше, Белоруссии). Я писал их
