он относится к тому, что говорят в городе?
– Не знаю, наверное, никак. Он приезжает днем с фермы и по десять часов сидит в своей мастерской, выдувая стекло или слушая чьи-то просьбы. Или одновременно. А потом спит четыре часа, чтобы на рассвете снова уехать.
– И они его не боятся? Люди, которые приходят?
Амелия пожала плечами.
– Боятся, наверное. Но любопытство-то сильнее. А эти, – она сделала паузу, бросив взгляд в сторону, где за высокой стеной деревьев раскинулся город, – как ты сказала, люди, ещё и бегут трепать на каждом углу всякую мерзость, если он им отказал. А сами приходят с просьбами в духе «муж бьет, сделай так, чтобы я не хотела от него уйти».
– Принципы Яна никогда не позволяли ему навредить кому-то, даже если человек сам очень этого хотел. И не позволяли помочь, если он этого не хотел.
Амелия пристально взглянула на меня, словно услышав подтверждение собственных мыслей, и, прищурившись, слегка улыбнулась.
– Вот именно. И за свои принципы он сейчас борется, и делает это не только ради себя. Мы ещё увидим, как все эти… люди, вдоволь наболтавшись и насмеявшись, забывая про страх и тупость, научатся просить не то, что хочется, а то, что им действительно нужно. Он их научит. По крайней мере, я в это верю. Пока.
И она, покачивая стройной попой, пошла по пирсу. Я пятилась обратно к краю, пытаясь ответить на такой очевидный вопрос – почему она, появившись в жизни Яна без году неделя, верит в него сильнее, чем я? Почему не боится, что он сломается, раздавленный этой машиной непринятия «необычных» людей? Мы же знаем одного и того же Яна, сильного, умного, с твердым характером, который достоин того, чтобы в него верили. Как же у неё получается? Неужели его страх и злость, которых я так боялась все это время, находились только во мне самой?
– С такой женщиной ты ему больше не понадобишься, – вкрадчиво прошептал голос. – Не понадобишься, не понадобишься, не понадо…
– Замолчи! Замолчи! Тебя нет! – завопила я и вцепилась руками в голову, но он шептал. – Замолчи-и-и! – снова взвыла я и, дернувшись в сторону врезалась в стоящий рядом красный стул. Словно в припадке бешенства я тут же схватила его, и, сделав два шага вперед, размахнулась и бросила в реку. Стул улетел дальше, чем, казалось, должен был. Голос исчез, будто его и не было, через секунду я уже не могла сказать наверняка, слышала ли что-то. Может быть, я и правда сошла с ума? Я стояла на самом краю и смотрела, как красная грязная обивка быстро намокла, сделавшись темно-бордовой, и мой четвероногий деревянный товарищ начал медленно удаляться, подхваченный речным течением. Этот стул был волшебным талисманом, дарящим спокойствие, но теперь я лишила себя и его. Я обернулась. И пирс, и берег были пустыми.
_________________________________
Дорога назад казалась короче. Я крутила педали, уставившись в землю перед передним колесом, и в миллионный раз прокручивала в голове слова Амелии.
– Там кто-то едет, – прошептал голос, – они могут тебя сбить.
Я, прищурившись, посмотрела вперед. Навстречу ехала легковушка красного цвета. У неё, кажется, не было ни малейшего намерения меня сбивать, тем более, что мою ярко-синюю футболку было прекрасно видно на дороге, однако мозг тут же жадно набросился на этот сценарий. Легковушка только приближалась, а в моих мыслях уже слышались противный визг тормозов, звон металла и адская боль где-то в области живота. Я прикинула, кто первым узнает, если эта машина сейчас положит конец моей жизни. Скорей всего, мама, ей позвонят врачи «скорой». Или, может быть, Филя, ведь он работает в центре города, а там новости узнают, кажется, прямо из воздуха. Кто из них, интересно, отважится позвонить отцу. А кто скажет Яну?
Вдруг, оказавшись всего метрах в двух от меня, красная легковушка призывно просигналила и остановилась. Из её окна высунулась мужская голова с солнцезащитными очками на кончике носа.
– Девушка! – крикнула голова, но я, как-то сразу не сообразив, что это мне, никак не отреагировала, продолжая крутить педали. – Девушка, подскажите пожалуйста! Погодите!
Я резко затормозила. Красная легковушка сдала немного назад и молодой водитель, оказавшись прямо напротив меня, снял очки.
– Девушка, извините, что задерживаю, но вы мне не подскажете? Я ищу парня, – водитель пошарил по карманам куртки, но, кажется, ничего не нашел. – Забыл, где записал его имя. Он стеклодув. Молодой такой, мне сказали, его дом по дороге к городу, там свернуть куда-то надо.
Вопрос прозвучал настолько неожиданно, что я даже слегка вздрогнула.
– А зачем он вам?
– Я ехал почти четыре часа. Мы держим школу верховой езды, и мой отец покупает у него лошадей. И этот парень дает ему стеклянные фигурки, которые, как отцу недавно сказали в городе, могут как-то… я не уверен, что именно они делают, влиять на психику?
Я подняла бровь.
– И вы верите в это настолько, что приехали в такую даль?
– Ну, моя жена уже несколько лет страдает тяжелой депрессией. Если это вдруг правда, то для нас уже все средства хороши…
– Понятно, – прервала его я и поставила ногу на педаль. – Спросите в городе, я не знаю, где он живет.
И, сорвавшись с места, серебристо-розовый велосипед покатил дальше по дороге. Буря, и без того бушевавшая в душе, пополнилась новым чувством, которое я бы с удовольствием без раздумий запихнула в какую-нибудь фигурку и запрятала подальше. Оно казалось мне предательским, не только по отношению к Яну и нашей дружбе, которая все ещё теплилась в моей душе, но даже к себе самой. Это была не обида, не злость или ревность – это было все вместе. Зависть, обычная громадная зависть вдруг накрыла меня с головой, заставляла чувствовать себя ничтожней, чем когда-либо. Ведь человек в красной легковушке окончательно явил собой то единственное, чего до сих пор у Яна никогда не было – общественное признание. Пройдет еще немало времени, пока это поймут все, но эта минута окончательно отрезала его от прошлого замкнутого мальчика, которого могли избить во дворе за то, что его лучший друг – малолетняя девчонка. Теперь действительно навсегда я перестала быть единственным гостем в его доме, его единственной надежной связью с социальным миром. Много лет я гордо называла его своим другом, пытаясь тем самым защитить от злых языков и косых взглядов, а теперь, кажется, это ему впору будет меня защищать. Если, конечно, мы когда-нибудь ещё заговорим.
– Не заговорите, – неожиданно вторил моим мыслям голос. – Ты ему больше не понадобишься.
