день я ждала, что он наконец позвонит. Представляла, как он будет злобно шипеть или кричать в трубку, обвиняя и осуждая меня, как его злость будет вдалбливаться мне в мозг самым страшным наказанием из возможных. Но он не звонил.
Со всех сторон раздавалось мычание. Коровы, силясь отогнать слепней, лупили себя хвостами по спине и смотрели как я медленно качусь по узкой дорожке, подпрыгивая на кочках. Сегодня я поехала по длинной дороге – так мне должно хватить времени обо всем подумать. В тысячный раз в моем мозгу возникала эта картинка.
Вот я открываю знакомую калитку и иду по тропинке к мастерской. Дверь открыта, и я прячусь за ней, прислушиваясь к непривычной тишине. Чувствую, как сердце взбесившейся птицей колотится в грудной клетке. Смелости не хватает, и вот уже я, словно какой-то вор, огибаю дом и подхожу к окну. Чтобы заглянуть в него, мне приходится прикатить пень, на котором Ян рубит дрова. Взобравшись на него, я заглядываю в окно темной мастерской, где за небольшим квадратным столом в полумраке сидит человек. Он сидит ко мне вполоборота, почти спиной, и мягкий свет тусклой настенной лампы лежит в черных густых волосах. Как же все мне здесь знакомо – и этот стол, хранящий воспоминания обо мне, и эти фигурки в высоком деревянном шкафу, и инструменты, разбросанные по железной длинной столешнице. И мой милый друг. Он сидит и смотрит куда-то в свои мысли, медленно вращает в пальцах узкую стеклянную трубку. Иногда он поворачивает голову и задумчиво разглядывает стул, на котором обычно сижу я, и в такие моменты мне особенно хорошо видно его уставшее лицо. Нет, этот человек не прогонит меня, если я зайду. Не прогонит?
– Кто это? – вдруг отчетливо сказал голос то ли рядом со мной, то ли внутри меня. Или я просто подумала это сама? Я не знаю.
Между деревьями показался пирс, и на его краю сидел человек. Прямо на красном стуле, спиной ко мне, он сначала показался мне нереальным. Но я подходила все ближе, человек виделся отчетливее, а сердце колотилось яростнее, поднимаясь, кажется, чуть ли не к горлу. Почти никто, кроме меня и Яна, сюда не ходит. А последний месяц никто, кроме меня. Я прислонила велосипед к дереву. Руки вспотели, ноги двигались неохотно и медленно, каждый шаг становился вымученным, отвоёванным у страха. Но я упрямо шла. Он пришел, а значит все, что я пережила за эти недели, было не зря. Он пришел, чтобы меня простить. Чтобы вернуть.
Я вышла из тени леса и зажмурилась от яркого солнечного света. Шаг, второй, третий, мои глаза привыкли, и фигура качнула головой с длинными светлыми волосами, падающими на спину. Я остановилась как вкопанная, впившись в неё глазами и стараясь снова начать дышать. Внутри все упало. Это не он.
Я уже сделала шаг обратно, к деревьям, как вдруг фигура встала, развернулась, и, кажется, ничуть не удивившись, помахала мне рукой. Я помахала в ответ и нехотя двинулась вперед, и только ступив на доски, я наконец узнала Амелию. Она смотрела на меня с легкой снисходительной улыбкой все время, пока я шла по пирсу, словно по подиуму.
– Привет, – сказала она, но я не ответила. – Ян сказал, что с этого пирса хорошо прыгать, и я пришла искупаться. Ты не возражаешь?
Что это? Месть? Он решил выдать ей мое убежище из чувства мести? Или случайно?
– Разве вы не расстались?
– Я передумала и решила вернуться. Такого парня теперь быстро уведут.
Я подняла брови и снова промолчала. Она сняла со спинки стула полотенце, накинула себе на плечи и повесила на плечо пляжную сумку. Кажется, она и правда пришла купаться.
– Ян рассказывал мне про твою подругу, и я догадывалась, что ты можешь прийти. Я не собираюсь мешать. Мне нужно задать тебе всего один вопрос.
От волнения начала болеть голова. Она пришла по собственной воле, или её прислал Ян?
– Какой вопрос? – сказала я вслух.
– Ян нравится тебе как мужчина?
О нет, такой вопрос его бы не волновал. Она пришла сама и, возможно, он об этом даже не знает.
– Нет, – честно ответила я после недолгой внутренней борьбы с желанием солгать, чтобы позлить её. – Мы слишком долго и крепко дружим. Можешь быть спокойна, как мужчину я его никогда не любила.
– А я любила. И собираюсь делать это и дальше, окажись у него ещё хоть тысяча непонятных способностей и болтай ты о них хоть на каждом углу, – она сделала шаг вперед. Амелия явно любила быть ближе к собеседнику, взирая на него с высоты своего огромного роста. – И, если ты вдруг решишь снова появиться в его жизни, тебе следует знать об этом. Ты остаешься его другом, и я понимаю, что мне выгодно делать из тебя своего союзника, а не противника. Но тебе придется смириться с тем, что ты больше не единственный любящий его человек. Хорошего дня.
И Амелия, обогнув меня, неспешно пошла к берегу, покачивая бедрами. Я повернулась и смотрела ей вслед. «Ты остаешься его другом», эхом звучало в моем мозгу. Что она имела в виду? Говорит ли он ей о том, что чувствует? Как ей хватило смелости прийти? И вдруг, в эту самую минуту я обнаружила в своем сердце нечто совершенно неожиданное – глубокое уважение к этой белобрысой девице со скверной репутацией. Полюбив моего друга, она готова была бороться со своими обидами и со всем миром. Готова задушить свою ревность, подружиться со мной и принять все его странности без страха и осуждения. Она собиралась разделить с ним тяжесть человеческого непонимания и все последствия, которые оно принесет. Она, уверенная в своем выборе, обладала силой духа и умом, которые умела держать в секрете до самого необходимого момента. Должно быть, это и разглядел в ней Ян, это и не смог мне объяснить в ту ночь, когда я упала с пирса. Он знал, что сделал достойный выбор, и не обвинил меня в том, что я не смогла этого понять.
– Амелия! – крикнула я, и она обернулась. Я почти бегом догнала её. – Скажи ему, что мне очень жаль. Жаль Атома и стыдно за то, что я сделала. За всё. Скажи ему.
– Яну сейчас и без этого есть, о чем подумать. – Амелия повернулась ко мне лицом и, помолчав, добавила, словно не сдержавшись: – Он до сих пор ни разу не сел в седло и не позволяет убрать стойло Атома.
– А как… как
