я могу делать все, что я захочу. Небывалая роскошь.
Не знаю, как дорого маме стоило меня отпустить, но она это сделала. При чем, впервые в жизни без криков и истерик. То ли она по-матерински, все-таки поняла, как много значит для меня остаться здесь, то ли для нее самой было бы сложно отпустить меня в Москву, пребывая в нескольких сотнях километров от своего ребенка. А в Копылово я вроде бы и спряталась, а вроде и была у нее под рукой.
Разумеется, мама назначила нам «комендантские часы», и позвонила Юлькиной сестре – Ире, чтобы проверить ее вменяемость, договориться и деталях и спросить сумму, которая ей требуется.
Как я поняла, Ира обиженно отказывалась, говоря, что примет меня просто так, но мама все равно впихнула мне две пачки купюр:
– Это отдашь Ире, а это тебе на карманные, – распоряжалась она.
– Мам, но она ведь сказала…
– Лиза, это тебе кажется, что ты особо хлопот не доставишь, но знаешь, многим семьям приходится считать деньги, которые они на еду тратят. А ты, как минимум, будешь там дополнительным ртом.
Тут уже мне стало совестно. Я серьезно кивнула, и положила аккуратно сложенные деньги в дальний карман сумки.
Папа поцеловал меня в макушку на прощание, и мы договорились созваниваться каждый вечер.
Все мы надеялись, что это скоро закончится, и мне было даже немного совестно от того, что на душе так светло.
Летний ветер, врывающийся в открытое окно, разбрасывает мои волосы, я громко смеюсь Юлькиным шуткам и дарю дружелюбные взгляды бабулькам, смотрящим на нас с укором.
Мне нравится быть «в пути», пусть даже в этом тарахтящем автобусе. Кажется, что моя жизнь, семнадцать лет пребывавшая в стагнации, наконец-то ожила, лениво встала на рельсы, и теперь набирает обороты.
– А чего у вас с Победоносцевым-то? – внезапно выдает Юля.
Я испуганно смотрю в её лицо, но понимаю, что она ни о чем не догадывается. Так, просто забрасывает удочку.
Не могу описать это странное ощущение, но почему-то о Матвее не хотелось говорить даже с Юлькой.
Может быть я боялась сглазить, может быть сама не до конца понимала своих чувств к нему (где-то внутри я все еще надеялась, что это просто дружба, и туман застелил мне глаза). В любом случае, Матвей был только моей тайной. И мне хотелось, чтобы так оно и оставалось.
– Дружим, – с улыбкой отвечаю я, – мне с ним здорово… дружить, – нахожу подходящее слово.
– И только?
– Ну да, – мне кажется, что я очень убедительно вру.
– Ага, и поэтому ты два раза сказала «дружим» в одном предложении, – хмыкает Юлька. – Ты меня хочешь убедить, или себя?
– Знаешь, он ведь сам сказал мне, что относится только… по-дружески, – вворачиваю это слово опять, замены найти не получается, да и скользкая это дорожка.. – так что, чего надумывать? – пожимаю плечами.
– Знаешь, – осторожно начинает Юля, – парни ведь не всегда говорят то, что думают на самом деле… Я читала где-то, что у них меньше каких-то клеток, отвечающих за эмоции, или что-то типа того. Да и воспитывают их так, типа «плакать нельзя, ты ж пацан», ну и все такое.
– Это ты к чему? – хмурюсь я.
– К тому, чтобы ты больше следила за тем, что он делает для тебя, а не за его болтовнёй, – Юлька выдает это слишком уж эмоционально, и я жду продолжения, но его не следует.
Почему-то подруга отворачивается к окну, и втыкает в уши наушники, откуда до меня доносится её любимый русский рок.
А я пытаюсь понять, чем же могла обидеть её. Внезапный, такой непривычный для Юли всплеск раздражения, сбивает меня с толку.
Как провинившаяся школьница, я утыкаюсь взглядом в коленки, и пытаюсь понять, наврала ли я ей. И может быть потому она так и отреагировала, думая, что я не доверяю ей своих чувств.
Сказать по правде, сейчас, когда Матвей отдалялся от меня, я чувствовала горечь, но и облегчение одновременно.
Самое трудное – контролировать себя, когда он находится в непосредственной близи от меня. Когда он мне улыбается, так, словно мы заговорщики, чуть наклоняясь вперед. Когда делает гримасу боли от того, что я говорю какую-нибудь глупость. Когда он будто бы невзначай дотрагивается до моего плеча… Таких мелочей великое множество, и я тут же начинаю себе что-то надумывать, тут же «дружить» с ним становится просто невыносимо.
Но сейчас мы будем видеться куда реже. Пусть пишет смски, звонит, – все это сохранит нашу связь, но не сделает ближе, не вернет меня опять к состояниям, когда хочется вывернуть душу наизнанку перед ним. А это было бы очевидной глупостью. Стратегической ошибкой. Каким бы дилетантом я не была в отношениях, но точно знаю, что вешаться на шею к парню – неприемлемо.
Юлька чуть шевелится, и смотрит в мою сторону. Я деланно заискивающе улыбаюсь, и она не выдерживает, – тоже прыскает.
А потом вытаскивает один наушник и протягивает его мне.
Ненавижу русский рок. Вот прям не моя музыка.
Но виду не подаю, принимаю эту лавровую ветвь, и засовываю в левое ухо, ложась к Юльке на плечо.
Глава 11. Непутевая
Иркин муж, Саша, встречает нас на автобусной остановке в Копылово. Я едва ли не вываливаюсь ему под ноги на пыльную дорогу, спотыкаясь на неровных ступеньках автобуса.
– Ну ёж ты, чё такую непутевую привезла, Юльк? – ржет Саша.
Я смотрю на него, пытаясь показать степень своего недовольства знакомством, но спустя несколько минут понимаю, что всё это бесполезная затея.
Сашка – обычный русский деревенский мужик. Это наиболее подходящее описание для него. Белые, почти бесцветные волосы, такие же глаза, светлая кожа, старая кепка и потрёпанный джинсовый костюм. Он уверенными движениями закидывает в багажник своей Лады наши сумки и садится на водительское сиденье.
Мы с Юлькой размещаемся на задних, и я продолжаю изучать Сашу, пока они перебрасываются между собой какими-то шуточками о семье.
Честно сказать, про таких людей я только читала у русских классиков, описывающих деревню, но никогда не видела до этого.
Саша меня, можно сказать, гипнотизирует, я никогда не думала, что люди могут держать себя так… Просто.
Он говорит первое, что приходит ему на ум, вообще не фильтруя «базар». Просто поток сознания. Мне кажется, что и живет он примерно так же, одним мгновением, несмотря на то, что у них с Ирой двое детей, как я понимаю из разговора.
Во дворе нас встречает огромный брешущий алабай за неровным деревянным забором. Я наотрез отказываюсь войти
