– Не уходи, – сказала она, прижимаясь к нему. Так, что даже сквозь куртку он почувствовал жар, исходящий от ее тела.
– Я не уйду, – прошептал он прямо ей в ухо.
– Хорошо. – Девушка с неохотой отстранилась, высвобождаясь из его объятий. – Что принес, рыбак?
В соседней комнате, с дырой в стене, служившей отличной вытяжкой, Кира соорудила нечто вроде очага, притащив все, что могло гореть. Не успел Дикарь и глазом моргнуть, как девушка довольно лихо выпотрошила рыбу. Не переставая щебетать всякий милый вздор, она положила тушку на стальной лист, установленный на двух опорах над костром…
Позже, когда разомлевший от еды, Дикарь, тщетно пытаясь почесать зудящую спину, бросил невзначай «к такому сервису еще бы душ», Кира отозвалась тотчас.
– Вы хочите песен? Их есть у меня!
– Странные слова, – нахмурился Дикарь. – Я откуда-то их знаю.
– Так всегда говорил Че…
– Кстати, – вырвалось у него, – кто такой загадочный Че?
Он спросил и тут же понял, что не хочет знать ответа. Наверняка, ее бывший парень – зачем ему это знать?
– Человек, который меня спас. Он был мне как отец, – ответила она.
– Да, что ты там хотела сказать про душ? – он поспешно перевел тему, с удивлением отмечая, как полегчало на душе. – Или это была шутка?
– Хочешь помыться? У меня даже шампунь клубничный заныкан. Пойдем, я покажу тебе место, где фонтаном бьет пресная вода. Или била, по крайней мере…
Неизвестно, какими путями добиралось до помещения бывшей процедурной это чудо, но все оказалось так, как девушка и обещала.
В небольшой комнате с крохотными окнами под самым потолком из разорванной трубы, свисающей вниз, хлестала пресная вода. Ручьи давно вынесли весь мусор, стекая по полу в сливное отверстие – рабочее до сих пор. После завалов, через которые им пришлось перебираться, выложенная белым кафелем комната казалась стерильно чистой. У стены приглашающе краснела обитая яркой кожей лавка, в углу стоял шкаф, заполненный аккуратно сложенными простынями. Отсыревшие, они давно потеряли презентабельный внешний вид, но Дикаря это мало волновало.
– Знаешь, – Кира осторожно приблизилась к фонтану и подставила ладонь под бьющую струю, – раньше ее можно было пить. Теперь не знаю.
– Пока рисковать не будем. Тех бутылей, что ты нашла, достаточно. На первое время. А потом будем ставить опыты – если ничего другого не останется. На мне.
– На мне. – Она подняла на него ясный, не допускающий сомнений взгляд. – Опыты будем ставить на мне. Ты мойся. Вот тебе шампунь. Клубничный. На лавку положила… А я после тебя.
Но «после» не получилось. Когда намыленный с ног до головы, ежась под холодным – но вполне терпимым душем – Дикарь смывал с себя пену под бьющей на поражение струей, на пороге возникла девушка. Он стоял лицом к двери, безоружный под решительным взглядом ее огромных глаз, когда обнаженная, с прямой спиной, Кира вошла в бывшую процедурную. Падающий из оконца розовый свет заката потерялся между двух упругих грудей с вызывающе торчащими маленькими сосками. От совершенства ее фигуры – тонкой талии, округлых бедер с темным треугольником между длинных ног, Дикарь онемел. Хотел сказать что-то о ее красоте, но в горле пересохло.
Кира опередила его.
– Боже, какой ты красивый!
Хрипло сказала она и подошла к нему, онемевшему, забывшему на мгновенье, как дышать. Подошла опасно близко. Он сделал шаг навстречу и девушка упала в его объятия, чуть отстранившись, чтобы не задеть мужское достоинство, уже заявившее о себе.
– Я хочу, – шептала она, дикой кошкой вцепившись в его плечи, впиваясь губами в шею. – Хочу целовать каждый шрам на твоем теле… Хочу… Хочу…
* * *
Дикарь не знал, было ли когда-нибудь ему так же хорошо. Настоящее поглотило его, оставив далеко позади тревожные мысли о прошлом и будущем. Раздумья отступили, как волна во время отлива, оставив только хрупкое женское тело, дрожащее в его объятиях, губы, опухшие от страстных поцелуев, в которые Кира вкладывала душу. И сладкую самоотверженную истому, с которой девушка ему отдавалась. Снова и снова, невзирая на боль, как выяснилось чуть позже.
Светало. Дикарь поднялся с вороха белья, щедрой рукой вытряхнутое из шкафа на пол. Мягкий свет ласкал тело девушки, запутавшееся в простынях. Нестерпимо, до тяжести в животе ему захотелось поцеловать обнаженную грудь. Несмотря на пятна крови, рябиновой гроздью запачкавшие белье.
Счастье – дорога в один конец, проложенная через ухабы бед и несчастий. И выбраться оттуда можно только одним путем – тем, которым туда попал. Дайвер стоял, борясь с искушением, а чуткое ухо уловило далекий пока звук, спутать который ни с чем было невозможно: шум от работающих винтов вертолета.
13
В древней Англии с предателями интересов страны не церемонились. Осужденного выводили на площадь, прилюдно вырезали сердце и проносили перед толпой, дабы все, включая и детей, могли лицезреть «лживое сердце изменника». Потом еще живому приговоренному отрубали руки и ноги, и уж затем обезглавливали.
Опустошенный, но в какой-то степени удовлетворенный, Грифон возвращался домой. Рассеянным взглядом он скользнул по бравому охраннику, застывшему навытяжку, и поднялся по ступеням трехэтажного особняка. По периметру настоящее чудо современного архитектурного искусства окружали пулеметные гнезда, тщательно замаскированные на невысоких вышках.
Охранник дождался, пока хозяин поднимется по ступеням и без лишней суеты открыл дверь. Подобных действий от него не требовалось – Грифон не склонен был в буднем общении с подчиненными закручивать гайки, это получалось само собой. При его появлении подбирались наметившиеся животы, выпрямлялись спины и во взглядах читалась готовность выполнить любой приказ. Словом, происходило то, что любил хозяин.
Ночь густела, наливалась чернотой, затемняя яркие светильники звезд, и только народившийся диск луны путался в тумане. О надвигающемся дожде предупреждал запах озона, витавший в воздухе. Многочисленной охране предстояла долгая ночка под дождем. Казалось бы, под перестук капели легче спится, но Грифона в такие ночи мучила бессонница.
Массивные двери особняка закрылись, отделяя хозяина от сгущающейся темноты, прорезанной светом фонарей вдоль дорожек, и раскатов пока далекого грома. Грифон надеялся, что сомнения, которыми день оказался забит до отказа, наконец, улетучатся и впереди его ждет отдых: горящее пламя камина, кресло, пара бокалов коньяка и ласковая кошечка Адель, почти хранительница домашнего очага. Слово «почти» было не тем статусом, который со временем грозил перерасти в нечто большее. Нет. Звание любовницы было окончательным и обжалованию не подлежало. Красивая, большегрудая, в меру стервочка, – все вместе взятое устраивало Грифона. Но кто мог ручаться за то, что свято место завтра не займет другая, вызвавшаяся удовлетворять его прихоти не с меньшим энтузиазмом?
