И прячешь от людей жар сердца своего? —
громко продекламировал поэт и добавил: – Это послужит хорошей завязкой.
– Но Эрмессинде ничего подобного и в голову не приходило, поскольку ее сын покинул замок Рокмюр четыре года назад, а Аликс жила в нем всего год, и не было никаких причин подозревать, что сын и невестка познакомились до его отъезда и могли любить или ненавидеть друг друга. Вот что она подумала, глядя вслед уходящей Аликс:
«Она тоже несчастна, поэтому так внимательна ко мне. Счастливые люди думают только о себе!»
Минуту спустя Лионель вошел в большую залу и, преклонив колени перед матерью, сказал согласно обычаю:
«Благословите меня».
Эрмессинда простерла руки над головой сына. Она глядела на него, не в силах вымолвить ни слова. Затем госпожа сделала всем знак удалиться и, как только осталась одна с Лионелем, встала и обняла его, восхищаясь его красотой, глядя, как он вырос и возмужал, тревожась оттого, что он бледен, – все за одно мгновение. Затем вместе со слезами прорвались слова, и она воскликнула:
«О! Наконец-то ты здесь!»
Сын тоже смотрел на мать с грустью и вниманием, полным нежности. Но вместо того, чтобы ответить на радость матери, он сказал:
«Значит, ничего не изменилось, здесь, как всегда, слезы и, как всегда, для вас?»
«Я плачу от счастья, оттого, что снова вижу тебя».
«О нет, матушка, вы всегда плачете. От слез радости не вваливаются глаза и не увядают щеки».
«Не говори обо мне, Лионель, давай поговорим о тебе. Ты ведь расскажешь мне обо всем, что делал эти четыре года».
«Расскажу вам и моему отцу».
«Да, но прежде сядь и послушай меня, теперь ты уже мужчина, ибо тебе уже двадцать два года. Если мой муж… если твой отец не раскроет тебе своих объятий с той же нежностью, что и я, не выказывай слишком много раздражения от такого холодного приема. Ты жил при княжеском дворе, среди людей всякого сорта, ты должен знать, как часто надо прятать в глубине души испытываемое неудовольствие».
«О матушка, – отвечал Лионель, – с тех пор как я покинул вас, я побывал в разных краях, но везде я видел, как отцы любят своих сыновей, покуда те не опозорили их род».
«Ты прав, Лионель, – с грустью согласилась Эрмессинда, – и тем не менее я прошу тебя: покорись и стерпи его слова, какими бы жестокими они ни казались».
«Так он призвал меня к себе, чтобы заставить сносить, как прежде, его дурное обращение и унижение?»
«Он призвал тебя, потому что ты нужен ему. Сиры де Мализы, этот неугомонный и мстительный род, не упускают ни одной возможности, чтобы не выискать серьезные поводы для жалоб».
«Мой отец мирится с этим?» – горько усмехнулся Лионель.
«Твоему отцу восемьдесят четыре года, доспехи тяжелы в его возрасте».
«Хм, а где же его старший сын, мой благородный брат Жерар, его любимый сын, почему он не защитит отца и не отомстит за него?»
