театральный критик, член Комитета Международной Премии Ибсена* * *
Три пьесы этого первого тома «драм о современности» Ибсен написал одну за другой в конце позапрошлого века: «Столпы общества» в 1877 году, «Кукольный дом» в 1879 и «Привидения» – в 1881. В России это как раз было время огромной влюбленности в скандинавскую литературу. Все, что писали Андерсен, Стриндберг, Ибсен, Хьелланд, Банг, Гарборг, а чуть позднее – Гамсун, Лагерлеф, Унсет немедленно переводилось на русский язык, причем разных переводов Ибсена, например, существовало множество. Альманах «Фьорды» оперативно знакомил читателей со всеми скандинавскими новинками, и так спешил, что иной раз совмещал перевод с пересказом – что поделаешь: читатели ждут не дождутся роман любимого автора, а перевод еще не готов. Легендарные Анна и Петр Ганзены, Юрий Балтрушайтис, Константин Бальмонт – вот только некоторые имена тогдашних переводчиков Ибсена, спрос на которого дополнительно подогревался страстью к нему основателей МХАТа. Станиславский писал: «Ибсен был для нас одним из тех драматургов, которые помогли нам нащупать правильные пути сценического творчества. Он сыграл для нашего театра ту же роль, что Чехов, Горький, Гауптман». Роман МХАТа с Ибсеном не был простым, но сама по себе преданность Немировича-Данченко и Станиславского сложному норвежскому автору накаляла интерес, постановки обязательно сопровождались страстной полемикой. Ибсена можно было не любить, но нельзя было не читать и не знать (случай Льва Толстого яркий тому пример), потому что Ибсен еще при жизни стал неотъемлемой частью европейского культурного канона.
Сегодня Ибсен второй после Шекспира самый «ставимый» драматург в мире. Я бы объяснила это тем, что у него был особый дар: безошибочно задавать вопросы, на которые нет ни хороших, ни правильных, ни уж тем более однозначных ответов. Вот и во всех трех пьесах этого тома Ибсен быстро и безжалостно загоняет своих героев в отчаянное положение, когда денежные или шкурные интересы подводят человека под монастырь. Чувствуя себя зажатым в угол, опасаясь за свое стабильное будущее, человек скрепя сердце идет и на подлость, и на предательство. Ибсен как будто предлагает герою (и читателю) набор из трех предметов – совесть, чувства, деньги, но разрешает выбрать только два пункта, все три сразу нельзя. Поэтому какой бы выбор герой ни сделал, что-то важное он непременно потеряет. В результате герои Ибсена никогда не бывают идеальными, но остаются живыми людьми, которые мечутся, ошибаются, хотят счастья, но не знают, как поступить правильно. Нам так легко увидеть на месте Норы, Хелмера или Ранка себя и своих знакомых, что первым делом мы думаем с некоторым облегчением – слава богу, не я оказался на этом месте сегодня; а потом с сочувствием и некоторым позорным любопытством – но как они выпутаются?
Этому, конечно, много способствует установка Ибсена, что герои на сцене должны говорить как в обычной жизни, живым понятным языком. Надо сказать, что от Ибсена этот прием «новой драмы» требовал большего, чем от Чехова или Гауптмана, например. Дело в том, что Ибсен буквально создавал не только театральный, но вообще литературный норвежский язык. После того как в XIV веке страшная чума, названная Черной смертью, выкосила не менее трети населения Норвегии, страна обезлюдела, ослабела и до 1814 года была под датской короной. Соответственно, официальным, письменным языком был датский. Но в 1814 году Норвегия приняла свою Конституцию и двинулась к полной государственной самостоятельности, которой достигла в 1905 году. Существенной частью этого удивительного процесса были острейшие споры о языке. Ибсен лепил сценический язык и тем самым раздвигал рамки норвежского языка вообще, и точно также его пьесы не просто откликались на актуальную повестку дня, но и формировали ее: каждая новая драма о современности сопровождалась новым скандалом и новыми дебатами. Например, пьеса «Привидения» долго считалась «очернительством» традиционных семейных ценностей, чуть ли не провокацией, так что когда в 1902 году зашла речь о присуждении Ибсену Нобелевской премии, его кандидатура была отвергнута за «негативизм». Да и в России «Привидения» были под цензурным запретом более двадцати лет. Думаю, сильнее всего охранителей раздражало открытие, сделанное в пьесе «Враг народа» доктором Стокманом, что «на самом деле свободомыслие и нравственность – одно и то же». И что свобода всегда имеет цену, а выбираешь ты зачастую между радостью и долгом. Вот талантливый человек строит свою карьеру агрессивно и цинично, но если правда о его грехах выйдет наружу, то кто окажутся судьями – завистники и бездари? Или женщина очень несчастна в браке, но считает нужным создать для сына культ идеального отца – она не в силах решиться рассказать правду о своем муже ни сыну, ни тем более обществу. А вот, наоборот, очень счастливая молодая семья: восемь лет вместе, прелестные дети, красавица-жена и трудоголик-муж, который только что получил завидную денежную должность. Но тут-то и выясняется, что муж и жена не чувствуют и не понимают друг друга, потому что за семейными хлопотами они не успели душевно сблизиться. И что им делать с этой неприятной и невыносимой правдой, когда у них трое малышей?
