И на фоне откровенного нежелания договариваться с Англией о разделе Турции — упорное стремление притянуть на свою сторону султана. Вот эти надежды чуть ли не реанимировать «Ункяр-Искелеси» и довести подобные отношения до мирного овладения Босфором просто удивляют. Не прогнали турок в 1878 г. обратно в Азию, но сразу же стали предлагать им союз против англичан. Александр III договаривался даже до того, что в деле утверждения в проливах соглашению с Германией предпочитал союз с Турцией. Подобным настроениям своего отца не изменил и Николай II.
Убедившись в нежелании российской стороны договариваться о разделе Турции, Солсбери стал выходить из активной позиции по Ближневосточному конфликту, понимая, какими рисками чревата эта его сольная партия.
В конце 1896 г., как и в начале 1878 г., вся Европа затаилась, ожидая появление русских на берегах Босфора, но Петербург опять попятился назад.
«Ближневосточный кризис 1896–1897 гг. показал, — писали Хевролина и Чиркова, — что ни одна страна из великих держав не могла достигнуть своих целей в этом регионе путем самостоятельных действий. Совместные же акции были исключены в силу различия интересов держав и задач их политики. Силовые методы, примененные какой-либо державой, неминуемо бы встретили отпор остальных»[1756]. Такой же точки зрения, похоже, придерживается и П. В. Мультатули, который считает, что причины отмены босфорской операции в январе 1897 г. «заключались в том, что царю стало известно о договоре, заключенном за его спиной, между союзной ему Францией и Великобританией». «Без поддержки Франции в Босфорском вопросе, — продолжает Мультатули, — Россия рисковала оказаться изолированной и вовлеченной в конфликт не только с Турцией, но и с Англией»[1757].
Позвольте, о каком таком «союзном» договоре между Англией и Францией идет речь? Применительно к 1897 г. о нем ничего не известно. Не распространяется по этому поводу и сам Мультатули. Примечательно же другое. Именно в это время между Парижем и Лондоном шли напряженные и весьма острые переговоры по разграничению интересов в Африке. Сторонам никак не удавалось договориться, и отношения между ними осложнялись. К соглашению же правительства двух стран пришли только в июне 1898 г.[1758].
Так значит — слухи и домыслы? Получается, что они остановили русское вторжение в проливы? А удивляться тут нечему. Зимой 1878 г. именно слухи и домыслы, помноженные на нерешительность, остановили русских в двух переходах от Верхнего Босфора. В 1896 г. была проигнорирована возможность начать договариваться с Солсбери в Балморале, блокирована активность Нелидова… Николай II в вопросе захвата Босфора, как и его дед, занял пассивную позицию, в которой волны слухов и домыслов всегда накрывают политиков. В алгоритме политических действий российских императоров практически ничего не изменилось.
«Совместные акции» России и Англии в проливах оказались исключены прежде всего по причине нежелания Николая II договариваться с Солсбери и согласовывать с ним «различия интересов держав», твердо ориентируя российскую политику на использование выгодной ситуации для немедленного захвата Босфора. А для согласованных англо-русских действий в проливах поддержка Парижа была вовсе не нужна Петербургу. Другое дело, что в российской столице очень опасались подобным англо-русским альянсом подорвать союз с Францией. И встретили бы «силовые методы, примененные» Россией по сговору с Англией, отпор остальных держав?
Вот здесь мы перейдем в область альтернативной реальности. Сразу оговорюсь: хорошо понимаю, что «главная беда большинства конструкторов альтернативных вариантов истории кроется в том, что они создают свои построения, отталкиваясь не от того, что было, а от уже известных ее последствий, которые хочется изменить в ту или иную сторону»[1759]. Именно поэтому сосредоточимся на том, что «было», а значит и на потенциале иной возможности развития событий.
П. В. Мультатули справедливо отмечает, что «бытует мнение», будто бы причиной отмены русского десанта на Верхний Босфор «стало то, что в окружении императора “возобладал разум”. Хотя при этом никто не объясняет, почему предполагаемый поход в Проливы не соответствовал разуму»[1760]. Бытование мнения о «победе разума» берет свое начало с 1920-х гг., когда операция по захвату Верхнего Босфора была записана в разряд чуть ли не первых внешнеполитических авантюр последнего российского императора. Одним из аргументов в пользу такого понимания выдвигалась военная неготовность России к проведению операции, даже несмотря на все многолетние усилия: строительство флота и создание в Одессе и Севастополе «особого запаса» вооружений.
Однако опубликованные документы позволяют утверждать, что основной проблемой осуществления десанта на Босфор называлось все же отсутствие достаточного количества транспортных средств для одновременной переброски как минимум двух дивизий с артиллерией, боезапасом и снаряжением. Тем не менее эти транспортные средства имелись — пароходы Добровольного флота и РОПиТа вполне могли справиться с такой задачей. Проблема была в другом: для мобилизации пароходов и удержания их в портах Одессы и Севастополя нужны были немалые деньги, воля и, как говаривал «классик», умение «практически организовать». А вот именно это и оказалось в дефиците. Я уже не говорю о потенциальной коррупционной составляющей. Ведь за определенную мзду вполне можно было и выпустить какой-нибудь кораблик из порта, вычеркнув его из списка мобилизованных.
О деньгах разговор особый. Еще В. М. Хвостов заметил, что неспроста министр финансов С. Ю. Витте так активно противился проведению босфорской операции: готовился переход к золотой валюте, «чего тоже нельзя было сделать без помощи парижской биржи»[1761]. А летом 1896 г. во французской столице произошло, может быть, решающее событие. В русское посольство явился барон Ротшильд и завел разговор о том, что «турецкие ценности сильно упали» и «рикошетом» бьют по другим фондам. Выразив таким образом свою обеспокоенность ситуацией на бирже, Ротшильд заявил, что «было бы крайне желательно, чтобы императорское правительство, дабы избежать потрясения русского кредита, выступило бы с опровержением крайне тревожных слухов, которые царят на бирже относительно недостаточно мирных намерений России»[1762]. Кредитная петля начинала выполнять свое предназначение: с ее помощью хозяева мировых денег стали манипулировать петербургскими политиками.
