чему деньги, а второму… второму и рисковать больше некем.
— Сделай это быстро, — кивнул он охотнику, не поднимая глаз. — Без долгих речей и пафо…
Удар. Казалось, человек не может бить так сильно. Старик переклонился, освободившись от хватки Ворона, но свобода была недолгой — Уилл схватил его за шиворот и бросил на ближайший стол.
Одна из ножек треснула от веса наёмника, и стол покосился. Минералы, как их называл Ней, десятками посыпались на пол, принося падающему на них Брату острую, очень похожую на шрам младшего, боль. Охотник тут же последовал за ним, упав на колени и схватив того за воротник. Удар, удар. С каждой мимолётной болью в костяшках, с каждым резким выдохом тень в нём становилась всё сильнее, агония становилась крепче. «За что?! — не мог понять он. — За что?!»
Удар, удар, ещё удар — словно динамическая медитация, они приносили покой и умиротворение в тот хаос, что творился в голове, были слабеньким белым парусником посреди бесконечного шторма — удары по живому человеку.
В одну секунду старший смог оклематься, смог вырваться из паники и схватить один из упавших камней. Лучше бы он этого никогда не делал — моральная боль только укрепилась физической; тень, полностью обволокшая тело, словно закричала: «Свободен!» — перехватив камень, Хантер бил прямо по глазам Брата, и в тех ударах была вся его ненависть — он бил не именно по Илаю, он бил по всем: по Эволюции, по Золоту, по нему, по Чарли, по Джеку, по Генриху, по Александре и по Салливану, по себе самому — в том замахе, нацеленном в левое око, была вся его тьма, и он был нацелен на всех. Удар.
— Стой!
Что-то крепкое держало его хватку, сдерживая окровавленный камень. Что-то тёмное — темнее, чем он сам — оно источало из себя невиданное количество энергии, невиданное количество ненависти ко всему — Ворон. Кусок минерала буквально врезался ему в ладонь, костяшки пальцев трещали одна за другой, но он держал и, оскалившись, шептал, пытаясь не дать пересилить себя:
— Слишком… лёгкая… смерть.
«Нет! Он должен! Должен сдохнуть сейчас! Каждая секунда! Каждое мгновение! Это неправильно!», — пытался шепнуть Хан, но не мог — ведь он понимал, что тот Дьявол был прав. Дьявол всех дьяволов в мире был прав в тот момент — то была слишком лёгкая смерть. Тень, окутавшая охотника, глядела на Эммета и понимала: такого нельзя пересилить, с таким нельзя бороться. Многих людей смёл бы тот поток ярости и боли, что шёл от Хантера, но только не его — того, чья боль и ярость ко всему, какие бы слухи не ходили, точно была сильнее; того, чья тень была куда более тёмной и осязаемой; того, кто сам был собственной тенью.
На место злости и ярости медленно приходила она — обида, самая сильная из всех, самая долгая. «Это не честно, — била та в самое сердце. — Не честно». Уильям отпустил оружие, упав на пол рядом с Илаем. На его глаза наворачивались слёзы, из его рта вырывался одновременно и смех, и крик — больше нечего было терять, больше нечего было давать. Больше не было «дня до его смерти», а в своих собственных глазах — в тех, в которые будет смотреть Дана, будут смотреть все те, кому он дорог — он навсегда останется тем монстром, что решился стать таковым и ничего не получил. Да, он смеялся и плакал одновременно, постепенно затихая.
— Приём, Брат Илай, — раздалось из наушников. — Приём. План «Б» выполнен? Приём?
Альвелион поднял наушники и, слушая, долго молчал — он смотрел то на угасшего Уильяма, то на убитого Айви, то на Ворона, в чьи глаза всё ещё не стоило смотреть, и не знал, что предпринять — вместе с тем выстрелом оборвалась и его линия судьбы: Генрих был раскрыт и схвачен, его враг — Полиотеро, сидел рядом с ним, а он сам, если его наниматель раскололся о нём, провалил своё последнее задание ещё в Раю — он не смог не вмешаться.
— Что… Что мне им ответить? — шёпотом спросил тот.
Но Хантер будто не слышал его — он всё смотрел наверх — сквозь крышу, смотрел туда же, куда глядел Ви в свои последние секунды, смотрел и думал: «Стоит ли жизнь того, чтобы завтра светило солнце?»
— Скажи Джеку… — всё ещё давя в себе ком, шепнул он. — Скажи им…
Он не смог то сказать — лишь передал Уиллу наушники. В мрачной тишине эфира, в смертельно опасном для обеих сторон ожидании раздался его голос, наполненный желанием отомстить:
— Четвёртый жив.
За тем последовала лишь тишина. Уильям знал: его брат наверняка будет мёртв, а наёмник Отца понимал — ему больше некуда было возвращаться.
— Ради твоей же сохранности прошу не предпринимать попыток доставить Четвёртого в Гренландию, — раздался чужой голос из рупора. — Я знаю, что связной мёртв. Группа захвата прибудет через несколько недель. Если ты… — но он лишь отбросил наушники прочь, и это было его ответом.
* * *
Настало утро следующего дня. Братья были перенесены на старый склад и связаны там, тело Нея Зильбера Ворон сжёг, тело Айви Уильям из Джонсборо решил похоронить сам. Троица стояла на распутье: Хантер — у дома, Альвелион и Эммет — у машины. Молчали. Долго.
— Жаль, что там вышло, — в конце концов начал Джонс. — Получилась бы хорошая история — даже детям рассказывал бы, будь они у меня…
— Ты же сказал, что знаешь коды? Мы ещё можем отправить тебя вместо него. Мы ещё можем…
— Я знаю коды, но не знаю каналов связи; не знаю, где спрятан транспорт; не знаю, сумею ли я им управлять, а если это лодка, то тем хуже — море замерзает.
— Но ты же знаешь коды! Мы можем попытаться! — он говорил, скрипя зубами.
— Йота-мю-лямбда-омикрон-сигма-тау — вот тебе мой код. А теперь скажи: как он нам поможет?
— Ты не!..
— Он прав, Уильям. В этом всём уже нет смысла. Связной мёртв, Айви мёртв, а он — не Айви. Мы не можем…
— Да что ты можешь знать?! Ты же просто следовал приказу Генриха, как послушный пёс! Как ты можешь хоть что-то предполагать?!
Тот замолчал на мгновение, опустив голову.
— Моим… приказом было просто следить за вами. Не вмешиваться,
