«Забудьте о прежнем! — призывал он однажды крестьян, столпившихся вокруг новенького трактора. — Теперь все будет иначе!»
«Мы шли за трактором, — вспоминал один из его тогдашних слушателей, — и изумлялись его мощи, однако от него исходил неприятный запах». Крестьяне качали головами. «Эта машина отравляет землю, — говорили они, — теперь здесь ничего больше не вырастет». Услышав эти слова, Хрущев пришел в ярость. «С такими, как вы, мы никогда не построим новое общество!» — кричал он71.
Транспортные коммуникации в уезде были очень примитивны: никакой железной дороги, несколько автомобилей на весь уезд. Однако Хрущеву не сиделось на месте. Зимой «я отправлялся по деревням. Садился в сани — да-да, в то время ездили на санях — закутывался в шубу, чтобы мороз не кусал». В теплое время года он разъезжал на лошадях. «Если будешь сидеть у себя в кабинете, — говорил он позже, — никогда не поймешь, что происходит вокруг, и не наберешься опыта»72.
Хотя положение уездного партийного руководителя было довольно скромным, именно в эти годы Хрущев начал свое восхождение к вершинам власти. В конце 1925 года он представлял свой уезд на IX съезде компартии Украины. Вскоре после этого был в составе делегации от Сталино послан на XIV съезд партии в Москву. К голосованию он не был допущен, однако сам факт избрания стал для него «большой радостью»73.
В первую свою поездку в Москву Хрущев держался и вел себя как типичный провинциал. Вместе со своими приятелями из Сталино он, раскрыв рот, глазел на чудеса большого города, а после потешался над собственными промахами. Один раз, например, взял извозчика, чтобы ехать в Кремль — а оказался на окраине. Неудача была тем чувствительнее, что Хрущев надеялся обогнать товарищей-делегатов и занять — ни больше ни меньше — центральное место в первом ряду! Надо сказать, этот план не был невыполнимым: украинская делегация занимала центральные места в зале, а делегаты из Сталино сидели в первых рядах в знак признания их пролетарского происхождения и ведущей роли их организации в компартии Украины.
Не доверяя больше извозчикам, Хрущев каждое утро вставал спозаранку, заранее продумывал маршрут («чтобы добраться безошибочно в Кремль») и отправлялся на съезд пешком, причем большую часть пути до Владимирского зала, где проходили заседания, пробегал бегом. «Я увидел руководителей государства и партии. Они были тут же, близко». Особенно сильное впечатление произвел на Хрущева Сталин — не только своими речами, но и инцидентом, свидетелем которого стал молодой коммунист. Делегация из Сталино попросила Сталина с ними сфотографироваться: пришло известие, что великий человек согласен, и в перерыве делегаты собрались в Екатерининском зале.
«Пришел Сталин, — вспоминает Хрущев. — Стали рассаживаться, расселись. Сталин сел, как мы его и просили, посередине. Фотограф… Петров, крупный специалист своего дела, много лет проработал в Кремле. Петров как фотограф начал указывать, как кому нужно голову повернуть, куда кому смотреть. Вдруг — реплика Сталина: „Товарищ Петров командовать любит, а у нас командовать нельзя, нельзя командовать!“ Этот инцидент на меня и на моих товарищей произвел (мы потом обменивались мнениями) хорошее впечатление. Нам казалось, что Сталин действительно является демократичным человеком, что его такое замечание было не случайно и что эта шутка органично присуща натуре Сталина»74.
XIV съезд партии стал для Сталина межевой вехой в борьбе с зиновьевско-каменевской оппозицией. На этом съезде царила практика захлопывания и закрикивания оппозиционеров — включая и Надежду Крупскую, вдову Ленина. Украинская делегация в этом превзошла себя: тут в полную силу развернулся главный партийный функционер Сталина Григорий Моисеенко. Едва ли можно поверить, что такой увлекающийся человек, как Хрущев, не присоединился к общему хору; однако он был слишком молод и незначим и никаких официальных свидетельств о его участии в работе съезда не сохранилось.
Другое дело — украинская партийная жизнь. В октябре 1926 года открылась Первая украинская партконференция: в самый день ее открытия шестеро лидеров оппозиции (Троцкий, Зиновьев, Каменев, Георгий Пятаков и двое других) подали «покаянную» декларацию, надеясь сохранить хотя бы какое-то влияние в партии. Несмотря на это, сторонник оппозиции по фамилии Голубенко продолжал защищать оппозиционеров, критиковать партийного руководителя Украины Лазаря Кагановича и требовать большей демократии в партийных отношениях.
«Сейчас, — отвечал на это Хрущев, — мы заслушали товарища Голубенко. У нас в Сталинском округе мы такой роскоши, к счастью, не имеем». Его речь — «умышленная клевета на нашу партийную организацию». Хрущев продолжал: он не сомневается, что у Голубенко в речи «есть некая неясность, недоговоренность». Декларация лидеров оппозиции — «маневренный ход». Прощение для оппозиции будет возможно, лишь когда она докажет свое раскаяние не только словами, но и делами. Иначе «мы должны будем требовать от наших высших парторганов применения безоговорочно, не считаясь ни с какими заслугами отдельных оппозиционеров, самых репрессивных мер по отношению к неисправимым»75.
В этой речи Хрущев, если можно так выразиться, оказался «правовернее» самого Сталина; Сталин из тактических соображений сделал вид, что принял «покаяние» оппозиционеров, Хрущев — нет. Конечно, под «самыми репрессивными мерами» Хрущев имел в виду не то, что вошло в практику десять лет спустя. Однако его выступление — агрессивное, саркастическое, полное ничем не подтвержденных обвинений — было того же сорта, что и бесчисленные кровожадные речи 1937 года76.
К середине 1920-х годов Лазарь Каганович был одним из вернейших людей Сталина. Родившийся в 1893 году под Киевом, в еврейской семье, в детстве бывший учеником сапожника (на образование для сына у семьи не было денег), в 1911 году он вступил в партию большевиков. Хрущев впервые встретился с ним в 1917-м в Юзовке. «Я не знал, что он Каганович, я его знал как Жировича. Кагановичу я не только доверял и уважал, но, как говорится, горой стоял за него»77. «На самом деле, — поправляет себя Хрущев в другом месте своих мемуаров, — когда я с ним познакомился, звали его не Каганович, а Канторович»78. В третьем месте Хрущев вспоминает его как Кошеровича79. Быть может, для него все еврейские фамилии звучали одинаково. Однако, хотя имена Хрущев и путал, он хорошо понимал, что, с тех пор как в 1925 году Каганович стал руководителем компартии Украины, самый прямой путь наверх — по его следам80.
Возможно, именно Кагановичу Хрущев обязан своим продвижением в декабре 1926 года на должность главы орготдела Сталинского обкома. В качестве последнего Хрущев помогал своему начальнику, Григорию Моисеенко, руководить экономикой, преследовал и запугивал местных оппозиционеров, даже выносил смертные приговоры тем, кто в период Гражданской войны сражался против большевиков81.
А всего девять месяцев спустя Хрущев принял активное участие в снятии Моисеенко с должности. Сперва информировал своих товарищей, что партийное начальство Украины решило освободить Моисеенко от его поста, затем сообщил, что и сам участвовал в обсуждении этого вопроса на заседании Политбюро Украины82. Очевидно, здесь ему помогли связи Кагановича или, возможно, дружба со Станиславом Косиором, сменившим Кагановича на посту партийного лидера Украины. Познакомились они, по-видимому, в годы Гражданской войны, когда Косиор возглавлял политотдел Девятой армии. На кадрах кинохроники с XV партсъезда, состоявшегося в Москве в декабре 1927 года, Хрущев сидит рядом с Косиором в центре украинской делегации. В черном костюме и темной рубашке, коротко стриженный, с широкой улыбкой на лице, Хрущев напоминает корабельного юнгу. На тех снимках, где он оборачивается и обращается к невысокому, плотному, лысеющему Косиору, видно, что оба наслаждаются обществом друг друга.
