И во внезапно образовавшейся в холле секундной тишине Лёшик вдруг снова услышал эхо утробного, лягушачьего хохота.
— Ты знаешь… — Лёшик уже давно курил, стоя у открытой форточки и опираясь плечом об обшарпанную раму. — Я домой бежал, как сайгак по сугробам. А потом вдруг в тишине, дома — слышу: смеются.
— Слышу смех.
— Ну, может, это еще и не очень страшно… — неуверенно сказала я. — Погоди пока, может, пройдёт.
Лёшик докурил, выбросил окурок в форточку и устало посмотрел на меня.
— Только на это и надеюсь.
Он вздохнул и глухо, печально засмеялся.
Рояль в кустах
Дураков, конечно, и сеют, и пашут, и вовсе они не сами родятся. Что я спину сорвал — так это по дури. Но вот лежу я сейчас, повернуться не могу, и всё-таки обвинять мне себя не в чем. А когда я ногу сломал в прошлом году, шёл с корпоратива и в метро поскользнулся — вот тогда да, тогда я прямо-таки поедом себя ел. Мы объект сдавали, на работе аврал, а я на вытяжении лежу, вот же как бывает. Сейчас, кстати, у нас в конторе тоже беготня: согласовываем чертежи со смежниками. В конце года увольняется главный конструктор, и меня вроде как на его место хотят поставить. Не время болеть, конечно.
А как всё получилось? Да обычное вообще-то дело. Помогал человеку тяжесть нести. Под дождём. Потом простыли оба. Как-то так.
Началось всё с того, что мы с Ленкой поехали на шашлыки к Макеевым. Ельцовка, красивые места. Макеевская дача, шесть советских соток, стоит как раз в пяти минутах ходьбы от реки. Мангал, цветник, дом старый двухэтажный. Красота. Теперь это наше с Ленкой стандартное воскресное развлечение: взять мяса, пива и забуриться туда после рабочей недели под вечер в пятницу, когда жара спадает и река становится какого-то неестественно молочного цвета. Обычно мы сразу плюхаемся в воду, это ритуал такой, потому что прежде чем жарить ужин, нужно обязательно смыть с себя всё лишнее. Спокойно там на берегу, тихо. Обь течёт, омывает маленький островок с торчащим на нём хилым деревцем, островок с каждым годом становится всё меньше, а я наблюдаю за ним: ушёл ли он под воду целиком? Нет, не ушёл.
По правую руку от макеевской дачи стоит трёхэтажный особнячок, который вместе с террасой раскинулся почти на половину участка. Это бывшая дача какого-то физика-ядерщика из Академгородка. Сейчас там живут его родственники, а сам физик вроде как помер. Облицовка старая: похоже, домом давно никто не занимался, но мне нравится и его форма, и выход на крышу в виде маленькой мансарды, и балкон на втором этаже, украшенный облезлыми пузатыми балясинами. Раньше, года два назад, когда я гостил здесь ещё без Ленки, из соседских окон иногда доносилась музыка — там кто-то играл на пианино. Я в музыке не разбираюсь, но мне нравилось. Дом этот магнетически меня притягивает, на него хочется смотреть, но мне ясно, что, конечно, я бы никогда такой дворец себе не купил. Слишком навороченно. Мне нужно что-нибудь попроще, посовременней.
На этот раз вместе с нами на дачу приехал младший брат Светки, макеевской жены. Довольно угрюмый молодой человек, худой и темноволосый, студент универа, буквально на днях он сдал последний «хвост» и второй день «отсыхал» в Ельцовке после болезни по поводу празднования своей временной победы над учёбой. Звали его Лёша. После нашего с Лёшей знакомства Светка, помнится, махнула рукой в сторону его удаляющейся спины и попросила нас не обращать внимания на странности братца: то ли его бросила какая-то девушка, то ли он её, мы с Ленкой не вникали в подробности, но кивнули Светке в ответ сочувственно и понимающе.
Возле дома академика на этот раз было суетливо. По огороду бегали дети. Через распахнутые окна второго этажа мы видели, как внутри дома туда и сюда перемещаются люди. «Продали, — вздохнула Светка, — Бог знает, какие теперь у нас будут соседи». — «Богатые», — сказал я. А Макеев вздохнул: «Шумные».
Старую мебель из соседского дома вынесли и расставили частично вдоль дороги, а частично — стащили на маленькую лужайку напротив участка. Вечером, когда мы шли на реку, я видел, как другие соседи, с противоположной стороны улицы, стояли рядом с этой выставкой антиквариата и обсуждали, унести или не унести им на свой участок огромный потёртый диван с деревянными поручнями, по форме напоминающими гигантских улиток. Потом дальние соседи и сами превратились в улиток и отволокли-таки к себе пухлую диванную тушу. Видимо, всё это выставленное на улицу старьё предлагалось разбирать бесплатно, и люди, проходящие мимо, бросали на него долгие оценивающие взгляды.
Среди прочей рухляди чуть поодаль стояло пианино. Видимо, то самое, которое когда-то играло нам свои нехитрые пассажи. Лак на его крышке облупился так, что стала видна тёплая фактура шершавого коричневого дерева. Нижняя дека и верхняя крышка у инструмента почему-то отсутствовали. Все внутренности, молоточки и струны, выглядывали наружу. Снизу, над самыми педалями, располагалась словно бы большая арфа, помещённая внутрь угловатого деревянного тела. Только резьба на чудом сохранившейся передней верхней деке говорила о том, что когда-то это был заслуженный, дорогой инструмент. Соседи вполне могли его продать и получить какие-то деньги, но, видимо, не хотели связываться с волокитой.
Пятничный вечер радовал. Воздух затих, если не считать пульсирующий ритм, который отсчитывали вечные дачные кузнечики. Мангал занимался долго, дым стелился по земле, наползал на смородиновые кусты. Шашлыка получилось много, оставшееся мясо решили положить в холодильник.
Но наутро стало понятно, что вторую порцию мяса сегодня мы вряд ли пожарим. Солнце ушло, небо обложило со всех сторон, и проснулись мы от настойчивой и нудной дождевой дроби. Когда с неба начинает лить, мне всегда хочется поскорее смыться с дачи. На меня давит непонятно откуда берущееся чувство неуюта. Может, дело в освещении: в сером дождевом свете, даже приправленном электричеством, вдруг становится видна каждая пылинка, каждая клякса. А мы ещё и не взяли с собой тёплых вещей, и, хотя Макеев предоставил нам целый шкаф тряпья, желание прыгнуть в машину и уехать было всё сильнее. «Утренний дождь до обеда», — оптимистично заявила Светка. Она влетела на террасу, лохматая и мокрая, похожая на весёлую собаку, и с её дождевика текло в три ручья. Светка принесла собранную под дождём последнюю в этом году клубнику. Ягода была Светкиной гордостью, и мы, скрепя сердце, решили остаться у Макеевых ещё часа на три.
За Светкой на террасу шагнул Алексей и что-то тихо, но настойчиво ей сказал. С его куртки тоже лились потоки.
— В сарае иди возьми, — сказала, покачав головой, Светка. Она стянула с себя дождевик и протянула брату. — На вот. Мокрый весь, тебе только простыть ещё не хватало.
Лёша покорно влез в шуршащий полиэтилен, попутно обрызгав всех вокруг, натянул на голову капюшон и снова шагнул под дождь.
— Чего он? — поёжившись, спросила Ленка.
— А ну его… — отмахнулась Светлана. Она аккуратно пересыпала клубнику в большую кастрюлю с чистой водой, чтоб лучше промыть. — Полная башка тараканов. Пианино побежал спасать.
