«Какая же я глупая! – сказала девушка сама себе. – И зачем нужно было ссориться с ним? Да еще после того случая в башне, когда… Почти…» Она вздохнула. «И еще латинские высказывания цитировала. Понятно, почему Джон так к образованным женщинам относится. Почему я просто не могла спокойно послушать и сказать: “Ах, какой вы чудесный”?» Но потом Джина села на кровати. «Потому что я так не могу. Если ему нужна такая легкомысленная особа, то он не для меня. Афина отлично ему подойдет. Все замечательно. Я счастлива».
Так счастлива, что после этого только и могла, что бить кулаком подушку.
* * *
Травма конюха оказалась настолько удачной, что лечить его пришлось несколько дней, но так, чтобы никто особенно не боялся за его здоровье.
Таким образом, у мисс Уикс-Хендерсон оказалось достаточно времени, чтобы насладиться обществом герцога, не показавшись бессердечной.
На следующее утро он предложил отправиться на верховую прогулку осмотреть окрестности, но что она с радостью согласилась. К экспедиции присоединился Бенедикт, и это он настоял на том, чтобы их сопровождала мисс Уилтон.
– Нет-нет, – торопливо возразила она. – Спасибо, но у меня много работы.
– Я уверен, что Эмброуз может заниматься приглашениями без вас, – сказал Джон, случайно услышавший их разговор.
– Я не могу оставить эту работу на него. Да и вашей матери нужна будет моя помощь.
– Маме поможет Фараон, а лучшего дворецкого я не встречал. Еще есть Соня и Имельда, они прекрасно со всем справятся. Так что ей вряд ли понадобитесь еще и вы.
Видя, что Джина продолжает колебаться, он шагнул к ней и с обезоруживающей улыбкой взял ее за руки. Бенедикт тактично удалился.
– Вы все еще сердитесь на меня? – спросил Джон.
– Почему вы так решили? – неприветливо сказала она.
– Потому что вчера вечером я вел себя ужасно. Почему-то я тогда был очень раздражен – сейчас уж и не помню, из-за чего, – а мучиться заставил вас. Скажите, что я прощен.
– Здесь нечего прощать.
Улыбка герцога сделалась немного капризной, когда он сказал:
– Но, быть может, мне есть за что прощать вас. С вашей стороны, знаете ли, было некрасиво бросаться латинскими высказываниями, если вы знали, что я ни слова не понимаю. Но я прощаю вас за то, что вы умнее меня.
– Не говорите глупости, – сказала она, краснея. – Ничего я не умнее.
– Джина, неужели вы признаете превосходство мужского разума? – насмешливо промолвил он.
– Нет, но я соглашусь с тем, что вы можете многому научить меня по части хитрости, – с чувством возразила она. – Вы ведь на самом деле говорите это не серьезно. Вы просто пытаетесь свалить вину на меня.
Джон вскинул брови.
– А такое возможно?
Она улыбнулась.
– Нет-нет, я не позволю вам вывести меня из себя, – сказала она. – Приятной прогулки.
– Но я настаиваю, чтобы вы поехали с нами.
Джина решительно покачала головой.
– Все устроилось? – спросил вернувшийся Бенедикт.
– Джина отказывается ехать с нами, – пожаловался Джон.
– У меня слишком много работы, – повторила Джина.
– Тогда я останусь и помогу вам, – тут же вызвался Бенедикт. – Мы же не можем сами ехать развлекаться, оставив всю работу на вас.
– Вы оба должны ехать с нами, – в ужасе воскликнула Афина и, потупив глаза, добавила: – Я не могу сама ехать с герцогом. Это неприлично.
– Я велю приготовить для вас лошадь немедленно, – сказал Джон Джине. – Возражения не принимаются.
Поняв, что отвертеться не удастся, Джина поспешила к себе переодеваться в костюм для верховой езды.
В другое время она осталась бы довольна тем, как выглядела в оливково-зеленой амазонке, но сейчас ей было не до того. Она бы отдала все, чтобы не видеть, как он будет флиртовать с Афиной.
Джина поняла, что ее самые ужасные опасения воплотятся, когда увидела свою подругу в черной амазонке, прелестно подчеркивавшей все достоинства ее божественной фигуры. И Джон, и Бенедикт глядели на нее с восхищением.
Во дворцовых конюшнях все лошади были уже не первой свежести, и все же конюхам удалось подыскать четырех животных, на которых не стыдно было бы показаться на люди.
День для прогулки выдался подходящий. Джон и Афина ехали впереди, оживленно разговаривая, а Джина ехала рядом с Бенедиктом, который ей сразу очень понравился. Отец Бенедикта был сельским священником, и ей, внучке пастыря, не составляло труда вести беседу с ним.
Вскоре они обнаружили еще кое-что общее. Мать и сестры Бенедикта были образованными женщинами, и женская ученость, которая ужасала Джона, для этого молодого человека с круглым добрым лицом была самым обычным делом.
Когда Джина рассказала ему, как воевала с Джоном латинскими высказываниями, Бенедикт едва не выпал из седла от смеха, заставив ехавших впереди Джона и Афину обернуться и посмотреть на них.
– Это было рискованно, сударыня, – сказал Бенедикт, вытирая глаза.
– Это его очень рассердило, – не без удовольствия в голосе сообщила она достаточно громко, чтобы услышал Джон.
– Еще бы. Джон, а она смелая леди, если решилась бросить тебе вызов на латинском.
Джон заскрежетал зубами. Зачем несносная девчонка рассказывает всем эту историю?
Он придержал лошадь и поравнялся с Джиной, чтобы получше слышать, что она говорила. Поди знай, чего от нее ожидать. Афина тоже задержалась и оказалась рядом с Бенедиктом.
– Мы слегка поспорили, – пожал плечами Джон. – Но потом пришли к согласию, не так ли?
– Да, конечно, – искренне согласилась Джина.
– Но что именно вы ему сказали? – поинтересовался Бенедикт.
– Я всего лишь заметила, что cave quid dicis, quando, et cui, – пояснила Джина.
– На что, разумеется, может быть только один ответ, – быстро вставил Джон. – Vir sapit qui pauca loquitur.
Он благоразумно не стал уточнять, что сам получил этот ответ от нее.
– Не уверен, – задумчиво промолвил Бенедикт. – По-моему, на это лучше было бы ответить: «Pessimum genus inimicorum laudates». Как думаете, сударыня?
– Я собиралась сказать то же самое, – с важным видом ответила Джина.
Поскольку выражение это означало «льстецы – самый худший вид врагов», Бенедикт не был так уж уверен в том, что это более подходящий ответ. Но, если и можно было что-то сказать наверняка, так это то, что Джон не понял ни единого слова.
Не в силах совладать с искушением подбросить хвороста в огонь, Бенедикт обратился к Джону:
– А что ты думаешь, дружище?
