Я рассмеялась и похлопала его по руке:
— Хорошо, что ты не уплыл один!
— Ага!
Я улыбнулась:
— Вперед, к приключениям.
— Ага. Ты да я.
Я вздрогнула и усмехнулась.
— Ты да я, — говорю. — Ты, да я, да покойник в Черной Грязи.
Мы вышли из типографии. Ян повернул к причалу. Солнце уже встало, красный шар нависал на востоке над невидимым морем.
— А если это было убийство? — спросила я.
— Думаешь, убийство?
— Вспомни минувшую ночь: он пошел бы на все, чтоб защитить Небоглазку.
— Значит, убийство.
— И что нам в таком случае делать?
— Делать?
— Ну, там, полицию звать. Когда убийство, надо же что-то делать.
— Он скажет, что он его просто убрал.
— Говорить он может что угодно, это все равно останется убийством.
— Черт подери, Эрин, давай сперва разберемся, а потом уж будем думать, что делать.
Мы подошли к причалу. Со времени вечерних раскопок прилив сменился отливом. Плот снова засел в иле. Ямы в Черной Грязи почти сгладились. На другом берегу ранняя парочка бежала трусцой по велосипедной дорожке. Ян рассмеялся:
— Глянь, привидения!
Смотрим вниз. Ян что-то бормочет, пытаясь понять, где именно Мыш копал вчера вечером.
— Нам ни за что не найти это место, — говорю.
— Значит, сдаемся?
— Нет, конечно. — Я пожала плечами.
— Мы его найдем. Пошли. — Ян стал спускаться по обломкам лестницы.
Я шла за ним. Он привел меня на границу топи и суши, туда, где ноги начинали скользить и проваливаться в трясину:
— Где-то здесь, я думаю.
Я вытаращилась на него.
Он расхохотался:
— Давай, Помощничек! Обнови лопату!
Мы начали копать. Ворочаем лопатами ил — маслянистый, вязкий, вонючий, пропитанный водой. Все это шлепает и хлюпает. Мы в минуту перемазались до ушей. Соскальзываем в нами же вырытые ямы. Уходим в ил по щиколотки, по икры, по колено. Горы ила вырастают вокруг. А мы копаем все глубже и глубже. Я все поглядывала на Яна, он издавал торжествующие вопли и был похож на безумное черное существо, порожденное этим самым илом. Солнце стояло уже высоко, стало теплее, вонь бензина, гнили и отходов усилилась. Нас подташнивало. Мы отплевывались от ила. Он забивался в глаза, в уши, в складки кожи. Я спрашивала себя, что я тут делаю. Говорила себе, что Мыш ошибся, что не было тут никакого трупа, нет тут вообще ничего, кроме камней, осколков посуды и старых тряпок, которые мы отшвыривали в сторону. Говорила себе, что нам надо поскорее вернуться в комнату охраны и заставить Небоглазку уйти с нами. Или же отправиться в полицию, привести их сюда — пускай разбираются. Что ни сделай, все лучше, чем копаться в мерзкой Черной Грязи в поисках трупа, который мне меньше всего хотелось найти. Но я продолжала копать, отплевываться, утирать лицо и копать дальше, глубже и глубже. Наконец мне стало совсем худо, и я собралась уже сказать Яну, что не могу больше, — и тут увидела в черной-черной жиже кончики пальцев.
Я выбралась из ямы. Посмотрела на реку, на реальный мир, на мост, где поблескивали огоньки проезжавших автомобилей, на шпили и крыши шумного города.
— Эрин!
Я обернулась.
Он выкарабкался из своей ямы:
— Эрин?
Я кивнула. Вниз смотреть никаких сил.
— Да, — шепчу. — Да.
Ян встал на колени:
— Где?
— Там. Там, внизу.
Он соскользнул вниз. Стал руками разгребать ил на дне ямы. Потом вскрикнул, и я поняла, что он его нашел.
24
— Не настоящий он, — говорит.
— Чего?
— Не настоящий. Кукла, статуя или чего еще. Из кожи, дерева или чего еще. Это не труп. Ну, не настоящий.
Он вылез из ямы и присел рядом.
— Пойди посмотри, — говорит. — Сама увидишь.
А мне не набраться духу, чтобы посмотреть вниз.
— Давай, Эрин.
Я вдохнула поглубже и стала спускаться. Теперь видно было всю руку, полузатопленную илом. Она поблескивала на солнце. Я увидела рисунок на кончиках пальцев, линии на ладони. Дотронулась до руки, и, действительно, на ощупь она была похожа на кожаный мешок, а не на человеческую плоть. И лежала так, словно ждала подарка, подношения.
— Видишь? — спросил Ян.
— Да.
Я стала откапывать эту руку своими руками. Выкопала запястье, локоть, покрытые гладкой тонкой кожей — на ощупь как сумка. Рука поблескивала в солнечных лучах. Я присмотрелась и увидела, какая она красивая, совсем как живая и в то же время как копия живого, которую нарочно оставили здесь, в Черной Грязи, для того, чтобы кто-нибудь вроде нас с Январем ее нашел. Копаю дальше. Предплечье, плечо, грудь, красивой формы грудная клетка, обтянутая чем-то странным. Ян таращится и пыхтит. Я обернулась к нему.
— Что имел в виду Дедуля? — шепчу. — Почему он сказал, что это святой?
У Яна глаза как блюдца. Я вижу, что он тоже околдован красотой, явившейся из Черной Грязи.
— Без понятия, Эрин.
Разгребаю ил дальше. На теле остатки ткани. Они рассыпались и облетели вместе с илом. Попалось что-то металлическое, вроде застежки. Я взяла железку в руки, посмотрела на солнечный свет, передала Яну. Нашла в иле монетки. Протерла и передала Яну. Нашла еще одну застежку, на груди, и передала Яну.
— Что это такое? — спрашивает он. — Что это мы нашли, Эрин?
Копаю дальше. Приостанавливаюсь. Молюсь. Шепотом обращаюсь к маме. И вот я начала отодвигать ил оттуда, где должно было быть лицо.
Голова лежит на подушке из черного ила. Щеки впали, глаза закрыты. Прямая безмятежная линия губ. На лбу спутанная прядь черных волос. Лицо сияло, отражая свет. Оно было тише тихого, недвижней недвижного, но лежало на подушке из ила под солнечными лучами так, словно ждало чего-то, словно глаза в любую минуту могли открыться и посмотреть в мои. Кончиками пальцев я погладила это дивное лицо. Я уже поняла, что это не кукла и не статуя. Это мертвец, пролежавший в Черной Грязи много-много лет. Ил и бензин не дали телу разложиться. Перед нами лежал юный красавец давно минувших времен.
Я вылезла наверх, к Январю, и сказала тихо:
— Это человек. Просто он не разложился.
Мы посмотрели вниз.
— Мы бы должны перепугаться до смерти, — говорю.
— Я знаю.
— Но он очень красивый, правда?
Ян улыбнулся и покачал головой:
