— Боюсь, вы сочтете меня глупцом, — заметил Хариссон. — Смысл ваших слов дошел до меня сразу после вашего ухода. — Он неожиданно разразился своим пронзительным смехом. — Кажется, бедный шериф совершенно поражен услышанным. Это уже достигло до Уорвика, и теперь, конечно, они узнают, что я сообщил и вам. Все будет очень просто. А теперь я должен рассказать вам о Стюарте?
— Да.
Левая рука Лаймонда, которой он, всегда опирался на трость, затекла, он сделал шаг назад и прислонился к стене.
— Стюарт на кирпичных заводах в Ислингтоне. Вы должны прийти в определенное место и свистнуть, тогда мальчишка приведет его. — Хариссон живо обрисовал это место, Лаймонду ничего не оставалось делать, кроме как записать услышанное и уйти.
Лаймонд один отправился в Ислингтон, верхом, хотя это было для него еще не просто. Он свистел, но никакой мальчишка не появился, он искал, но Робин Стюарт исчез.
Голые поля, печи для обжига извести, грязь и булыжники Ислингтона в последнее время подходили Робину Стюарту: так древний унылый пейзаж некогда составлял среду обитания для ископаемых животных. Из-за вероломства Тади Боя отброшенный назад к своей службе у язвительного лорда д'Обиньи, Стюарт согласился исполнить ненавистное поручение и поехать в Ирландию, а его милость без слов дал лучнику понять, что по возвращении его станут терпеть поблизости от хозяина.
На борту корабля это соглашение потеряло большую часть своей привлекательности. Всю дорогу до Ирландии Стюарт вынужден был сносить вкрадчивую самонадеянность Джорджа Пэриса. С лордом д'Обиньи ему не выбиться в люди. Ему не выбиться в люди ни с кем из тех господ, кому он служил, кому завидовал, кого так резко осуждал. То, чем он обладает, нужно выставить на продажу в Англии.
Стремительность принятого решения сама по себе принесла свободу. Этого решения он держался, преодолевая все трудности пути до Лондона: двухколесный экипаж, рыбацкое судно до Шотландии, лошадь, купленная на деньги, предоставленные французским королевством на расходы, связанные с путешествием Кормака О'Коннора.
По приезде в Лондон он разыскал Хариссона и больше не был одинок. Он наслаждался, замышляя заговоры. Это всегда доставляло ему удовольствие, начиная с самых ранних попыток во Франции, совершенно независимо от воздаяния, которое он надеялся получить. Когда по прибытии в Дьеп Дестэ сообщил ему, что О'Лайам-Роу представляет для них опасность и его следует убрать, он принял спешное решение, столь же впечатляющее, как и вознесение Тади Боя на мачту, и они с Дестэ устроили пожар на постоялом дворе.
Затея провалилась. Кто-то другой навлек на О'Лайам-Роу беду на площадке для игры в мяч во время встречи с королем. Стюарт не принимал участия и в истории со слонами. Между тем охота на зайчика королевы чрезвычайно развеселила его. Стюарт так и видел перед собой лицо О'Лайам-Роу в тот момент, когда приехала девка О'Дуайер, и ему пришлось подарить ей собаку. А затем доставили гепарда. Это было нетрудно организовать: достаточно оказалось заранее вежливо намекнуть старой возлюбленной. Так что ему предоставилась очень хорошая возможность избавиться сразу от обоих: и от О'Лайам-Роу, и от маленькой Марии в один и тот же день. Единственная забота — не дать собакам учуять зайчика, которого он вез. Откуда ему было знать, что собака О'Лайам-Роу набросится на гепарда?
После этого Стюарт решил, что лучше действовать самостоятельно. У него появился мышьяк, украденный в Сен-Жермене, — он рассказал об этом Хариссону, упомянув также, что доступ в переднюю Марии, где хранилась айвовая пастила, время от времени бывал открыт. Не будет вреда, если Хариссон или Уорвик узнают о его больших возможностях и редкой изобретательности. Он предусмотрительно не сказал ничего о том, что уже подсыпал яд, но перед самым отъездом обнаружил исчезновение всех отравленных сладостей. Он только теперь, бросая в прошлое полный бешенства взгляд, начинал понимать ту роль, которую сыграл Лаймонд.
Стюарт едва мог заставить себя произнести имя Тади Боя Баллаха. И с запоздалой предусмотрительностью не признался ни перед кем в том, что всеми его поступками управляли. Ему хотелось, чтобы Хариссон восхищался его сноровкой. И он чувствовал, по мере того как остатки здравого смысла пробивались сквозь дымящиеся руины пылких порывов, что Брайс, заботливый друг, станет с меньшей охотой помогать ему обрести нового покровителя, если поймет, что во Франции остался покинутый хозяин.
Все это он решил оставить в прошлом. Конечно, будет трудно объяснить, почему он бросил О'Коннора в Ирландии. Но он сможет вернуться анонимно, действовать и подкупать тайно. Это совсем несложно. Деньги он получит от Уорвика; ему известны слабые звенья: ленивые стражи, падкие на ласку судомойки. А когда дело будет сделано, он сможет покинуть Францию навсегда и обрести наконец-то благосостояние, безопасность и престиж при изысканном английском дворе под крылышком Уорвика.
Никто не заподозрил его. Заподозрить мог бы Лаймонд — как ни крути, а следует признать изощренный ум этого человека. Но Лаймонд отравлен, он умер. Прибытие О'Лайам-Роу, благополучно оставленного в Ирландии, потрясло его, больно ударило по и без того непрочной самоуверенности. Но этот приезд не предвещал дурного — обычный нелепый поступок глупого человека.
Отбросив эти мысли, Стюарт улыбнулся. Кто-нибудь, возможно, осуществит покушение на маленькую королеву до него. И самое забавное, что Уорвик, безусловно, припишет все заслуги ему. Тут его никто не опередит, в этом лучник не сомневался.
В те недели, что он провел в одиночестве или во время редких тайных визитов к Хариссону, образ Марии, живой девочки, которую он собирался убить, никогда не вставал перед ним. Его ранимые, незрелые чувства, с самого детства грубо попираемые, стали похожи на клетку, заставленную зеркалами, в которых днем и ночью отражался его собственный неприглядный облик. А люди, которые общались с ним сквозь решетку, подталкивая и поощряя его, служили ему как бы духовной пищей.
Многое из этого Хариссон, возможно, понял по-своему. Когда-то давно в Шотландии он воспринимал колкие нападки Стюарта без раздражения и ответных выпадов: он в своем роде был столь же ограничен, как и лучник Стюарт, и стрелы последнего просто не попадали в цель. И еще из тщеславия Хариссон время от времени с наслаждением использовал свои чары. Возвратиться к Хариссону значило для Стюарта взойти на родное, поросшее мхом плоскогорье после утомительного перехода через предательские гнилые топи.
Закончив переговоры с Уорвиком, Хариссон должен был послать за лучником. Вызов пришел, но встречу назначили не в доме Хариссона, а в Чипсайде.
Полный твердой решимости, обуреваемый жаждой действий, Стюарт надвинул берет на длинное, костлявое лицо и отправился в путь.
Сразу же за высоким крестом Чипсайда рядом с роскошными фронтонами ювелирных рядов, на яркой резьбе, расписных балконах, позолоченных статуях которых весело играло солнце, находился дом, указанный Хариссоном. В Чипсайде яблоку было негде упасть. Сверкающие водостоки, шпили церквей, постоялые дворы, хлопотливые зазывалы, суетливая толчея мужчин и женщин, веселых, шумных, нарядно одетых, — все это радовало глаз Стюарта, как хорошая примета, обещающая беззаботную, праздную жизнь в будущем. У ворот он спешился, подбежал мальчик и взял лошадь, а его тотчас же провели в залитую солнцем выходящую в сад гостиную, где ждал Брайс Хариссон.
