– Смотри, он почти не жрет ничего, болезный... – негромко говорила Аделаида. – И не спит... Загнется вовсе.
– А мне что прикажешь – кормить насильно или на ночь по башке бить, чтобы отрубался до утра?! – горячился Леонид. – Ему и так досталось... А мы делаем, что можем. Загнется, значит, судьба такая...
Но он вновь подкрадывался ко мне и, заглядывая в глаза, блеял:
– Артемушка! Покушай, мил-человек, а? Ну, нельзя себя так изводить... Выпей водочки и закуси, авось уснешь... Без отдыха человеку никак невозможно, не машины же... Вот, Адка пельмешков наварганила, где только достала, чертяка... Оно хоть и магазинные, а все одно, какое ни есть – мясо...
Я отворачивался. Есть не мог, а пил только тогда, когда они наклоняли горлышко грязной пластиковой бутылки с водой над моим ртом. Один раз кто-то из них схитрил и налил вместо воды водку, но я учуял ее по запаху и отвернул лицо. Часть драгоценного напитка пропала даром, и Лев кричал на Аделаиду: «Еще раз, извергиня – и молись своей бомжовской богоматери, придушу! Не видишь, он двинутый: водку не пьет!»
Сколько это продолжалось, сказать сложно. Думаю, несколько дней. Все время шел дождь, день с трудом был отличим от ночи; впрочем, я и не стремился их различать. То меня знобило, начинался жар, я горел в лихорадке, понимая, что все – вот-вот наступит конец. А спустя десять—двенадцать часов обнаруживал, что здоров, просто слегка ноет поясница... Я не подхватил никакой заразы, вши, от которых чесался Лесик, меня, казалось, избегали. Этим метаморфозам не было объяснений, но я их и не искал. Лежал и бездумно глядел на каменный свод. Его узоры и изучил до мельчайших подробностей.
Абсолютная безысходность – это все, что я чувствовал. Никто не поможет – ни Харик, ни Шмарик; все это дурацкие придумки, бред воспаленного воображения. И никакого Человека Равновесия тоже нет, он нам с Сотниковым прислышался... А есть только мертвые Михалыч, Антон, Лева... Погибшие в банке ребята-охранники... За что? За деньги, за бумажки?! Да провались они!..
А если все так – к чему суетиться, куда-то идти кого-то искать? Все уже случилось, дальше будет только хуже. Потому можно просто лежать и ждать смерти. Так она наступит наиболее безболезненно...
Я почти не ел, мало пил, еще меньше спал, практически не двигался – и медленно таял, растворялся в пространстве...
Но однажды все изменилось.
В то утро взошло солнце, и оказалось, что небо – глубокое и совершенно чистое, без малейшего признака облаков.
Я оглох от тишины и понимания, что дождя нет, а есть – весна в этом страшном сумасшедшем городе, свет солнца и что-то еще, пока мне недоступное...
Захотелось встать, но не было сил; я беспомощно зашевелился, как выброшенный на берег и перевернутый на спину краб, и, кажется, попытался позвать Лесика и Аделаиду, но Лесик оглушительно, с присвистами и похрюкиванием храпел, а я не смог выдавить из глотки ни одного членораздельного звука.
И в этот момент во мне проснулось такое огромное, великолепное желание жить, что я, ощутив вдруг омерзительное тепло и вонь тряпья, в котором столько времени ждал смерти, начал с остервенением и, насколько хватало сил, быстро выбираться из него; откидывал, отпихивал, матерясь, наконец, выбрался, встал на четвереньки... и меня основательно стошнило. Проклятие! Еще вчера я и не думал, как это гадко – быть бомжом; еще вчера я покорно ждал конца этого затянувшегося спектакля в ублюдских декорациях...
Но сегодня...
А что произошло сегодня? Просто взошло солнце, и мне захотелось жить? И я понял, что жить – не так плохо, даже в тех обстоятельствах, в которых я оказался.
Нужно досмотреть, чем все кончится. Но не пассивно, а участвуя; не из зрительного зала (ложи для инвалидов и моральных уродов), а стоя на сцене, с оружием в руках.
Итак.
Конечная цель – Человек Равновесия. Уж я-то знаю, какие вопросы задать этому выродку. Промежуточная цель – Харик, или Харон, кому как больше нравится. И нечего потрясать перед моим носом мистическими образами и закатывать глаза: пока они оба для меня – люди, из костей, крови и плоти. Кости всегда можно сломать, кровь пустить, а плоть ранить. А какими дополнительными способностями они обладают (если обладают!) – разберемся на месте.
Как найти Харона, знает Лесик. Тогда, в ночь моего появления здесь, он отказался говорить, а под утро я сломался. Придется допросить сегодня, и основательно, ибо долго задерживаться я больше не хочу да и не могу.
Пора будить моих спящих красавцев. Лучший способ – запах еды.
Храп Лесика прервался двадцать минут спустя невнятным звуком «Мням-мням...» К этому времени мой картофельный супец на тушенке был почти готов и вовсю распространял по округе сногсшибательный аромат. Ада, выпившая вчера больше Лесика, все еще крепко спала, и это мне было на руку.
Он вылез из тряпья, потряс головой, просыпаясь, и поморщился: болел один из оставшихся во рту семи зубов. Потянулся к валявшейся рядом бутылке некоего поддельного пойла, называемого у них водкой, опрокинул над раскрытым ртом и потряс. Прополоскал рот упавшими каплями, проглотил и снова поморщился.
Я наблюдал за ним.
Он перевел мутный взгляд на костер, потом на меня; брови его поползли вверх, губы сложились трубочкой и исторгли:
– О!..
С самой располагающей улыбкой, на какую только был способен в это утро, я поманил его рукой.
Мы сидели, разделенные костром с закипающим в котелке супом, и улыбались друг другу. Леонид потянул носом и блаженно зажмурился. Я подумал, что сейчас он начнет нахваливать мой кулинарный талант, но ошибся.
– Поздравляю, Артем. Ты стал одним из нас.
Это прозвучало не вполне четко, но абсолютно осмысленно. Я продолжал улыбаться, подобравшись внутренне и готовясь прыгнуть в любую секунду. Он ничего не замечал и продолжил:
– Дать зеркало? Где-то у нас был осколок... Посмотри на себя – ты поймешь, что я не обманываю и не кривлю душой. Для кого-то нужно больше времени, для кого-то – меньше. Тебе хватило трех дней, и ты совершенно...
Он ничего не успел понять – и вот лежит на земле, я навалился сверху, а мои пальцы держат его за горло.
– Договаривай, – ласково сказал я.
– ...преобразился, – прохрипел он.
Не ослабляя хватки, я наклонился к его уху и внятно сказал:
– Никогда я не буду одним из вас. Кивни, если понял.
Он с большим трудом сделал едва заметное движение головой, и я сразу отпустил его горло, выпрямился и повернулся к костру.
– А супец-то наш совсем поспел! Даму будить будем?
Лесик смотрел на меня во все глаза и молчал.
Втроем мы довольно быстро расправились с почти полным котелком наваристого супа. Я внимательно наблюдал за обоими. Аделаида старалась есть размеренно, но то и дело переходила в галоп и покряхтывала от удовольствия; Леонид, напротив, ел с некоторой неохотой, то и дело морщась – то ли от зубной боли, то ли от воспоминаний.
