в горячий песок, пока не раскаленный, но еще с полчаса – и придется обуваться.
Шевелиться лень. Даже думать лень. И уж точно не хочется ехать завтра на работу. Может, поступить еще более нагло, чем год назад?..
– Ви-ик.
– Да-да? – живо откликается тот.
Они с Лией искупались пару раз, прогулялись туда-обратно по пляжу и теперь лежат на полотенце – не в обнимку, но держась за руки. Наверное, из-за новой должности Вика у них не так часто получается побыть рядом, вот и наверстывают, друг от друга не отлипая.
«Нехороший ты человек, пинками гоняешь людей по карьерной лестнице…» Впрочем, как сказала однажды Валерия, шакал – птица гордая: не пнешь – не полетит. А полет его обещает быть потрясающим зрелищем.
– Посидишь завтра один в офисе? Очень хочу побыть дома.
– С Валерией? – понимающе кивает Вик. – Конечно. Только можно я воспользуюсь привилегиями должности и украду к себе Лию?
– Эй! – протестует она; но, кажется, не искренне, скорее для порядка.
– Делай что хочешь, – усмехается Гор, – завтра тебе все можно. Только постарайся не разнести агентство: будет жалко восемь лет работы.
Вик отмахивается – то ли «Да ничего я не сделаю», то ли «Ой, подумаешь, жалко ему!». Но он и сам горит агентством; горит с тех самых пор, как, устроившись, слегка освоился. Почему при этом не хотел быть ни управляющим, ни тренером – да кто его разберет. Главное, что сейчас согласился.
«А следующим летом, – думает Гор, – мы приедем сюда с малышкой. Ненадолго, конечно, но хоть немного подышать морским воздухом…»
Как быстро летит время: только вчера был корпоратив – и вот уже на носу сентябрь, всего-то полтора месяца до родов осталось. А они, смешные, до сих пор не выбрали имя. Впрочем, что там предлагала Валерия, «Алису»? Сегодня же вернется домой и скажет: «Пускай будет Алисой». Сколько можно упрямиться и ждать, когда в голову сам собой прилетит идеальный вариант?
«Алиса, – мысленно повторяет Гор, пробуя имя не на вкус – на звучание. – А-ли-са».
И пропускает сквозь пальцы горячий песок.
Хороший сегодня день. Такой же хороший, как все дни последние восемь лет.
Чистейшая эстетика
«Хочу тебя пофотографировать, – пишет Лютый. – Можно?»
И тут же отправляет, чтобы не передумать, не отступить, не ходить по городу с мыслями «Вот здесь было бы хорошо, цветовая гамма – в самый раз», или «Если он – смерть, как он будет рядом со смертью смотреться?», или «Да где угодно, главное – его, он такой… эстетичный».
Нет, ходить можно и дальше, но взять и воплотить – интереснее.
Когда ездили на пляж, Лютый трясся от мысли, что Вик попросит, – а сегодня предложил сам. Вот дурачок; или, может, наоборот, отчаянно решительный, кидающийся в страх с головой?..
«Никогда не фотографировался, – отвечает Вик. – Но если ты скажешь, как мне встать и куда смотреть, то без проблем».
Серьезно, никогда? Да с его внешностью готического принца самое то фотографироваться! Нет, конечно, не все мечтают быть моделями, ему и необязательно; но хотя бы одну-две фотосессии, просто интереса ради…
И какой он внезапно серьезный: ничего не шутит, даже смайлики не ставит. Лютый нервно хмыкает: «Хороший ли это знак?» Впрочем, Вик не из тех, кто задвигает свои желания в дальний угол ради чужих, а значит, в авантюру с фотографией он влезает по доброй воле.
«Скажу. Как у тебя со свободным временем на этой неделе?»
В субботу они встречаются у метро, и Лютый тащит Вика на кладбище – с такой уверенностью, будто именно он, а вовсе не Вик тут про тьму, смерть и так далее. Но, во-первых, кладбище – одна из давно запримеченных локаций. А во-вторых, там деревья, тени, потустороннее дыхание, от которого пробирает холод, – то есть жарко точно не будет.
Вот и отлично.
Говорят, фотографироваться на кладбище нельзя – то ли по этическим соображениям, то ли из мистических опасений. В мистику Лютый не верит, даром что хтонь: никакая «плохая энергетика» к фотографиям не прицепится. А что до этики… Мертвым все равно; к тому же ничего оскорбительного они делать не собираются.
Фото мрачного бледного Вика у черной ограды, увитой зеленью, – это не оскорбление. Чистейшая эстетика.
По пути Лютый многословно извиняется: шикарных фото не обещает, потому что с людьми почти не работал, сделает все, что сможет, но это в первую очередь практика, и если Вик разрешит в качестве благодарности угостить себя кофе…
– Эй, – мягко останавливает Вик, – хватит загоняться. Считай, что мы просто гуляем и развлекаемся. Я, по крайней мере, так и считаю. – И ухмыляется: – А кофе я потом с удовольствием выпью, но, чур, за свой счет.
Почему именно кладбище, он не спрашивает. Наверное, думает: «Где же еще меня фотографировать?» Хотя вообще-то фотографировать его можно где угодно, и дальше в планах хищные граффити на гараже во дворах и лестница у канала, где Вик обычно курит.
Жаль, что, когда они весной гуляли мимо пышной сирени, Лютый еще не решался фотографировать людей: хорошие кадры получались не столько благодаря, сколько вопреки. Например, те, с Тори у подъездной двери. Думал, удалит, как и почти все тогдашние фото; но зацепился за отблеск в глазах, чуть поправил контрастность и свет – наобум, понятия не имея, что делает. И вышло неожиданно здорово.
Главное – что Тори понравилось.
Хочется надеяться, что Вику понравится тоже.
Несмотря на выходной день, людей на кладбище немного. Впрочем, что тут делать? Ворота только с одной стороны – дорогу не срезать, а навещать старые могилы желающих нет. Максимум – встретятся поклонники мрачной эстетики и ледяного дыхания времени, пришедшие полюбоваться на старинные надгробия и стершиеся надписи; но от них легко сбежать: кладбище немаленькое, места всем хватит.
Чем дальше от центральной дорожки, тем интереснее свет, падающий сквозь листья. И если поставить Вика в гущу солнечных пятен и развернуть так, чтобы блестели тени на веках…
Тени, кстати, зеленые с золотым. Удивительно в тему – а ведь Лютый молчал о том, куда потащит.
А вот то, что теплый свет идет Вику не меньше ледяной тьмы, не удивляет ни капли. Вик – это Вик, ему идет все.
На центральной дорожке тоже есть где пофотографироваться – например, в ротонде, потемневшей то ли от времени, то ли от пожара. Вик с черной сигаретой вписывается туда как родной, будто вовсе не человек и не хтонь – призрак того, кто ровно под этой ротондой и похоронен.
Ему бы белую рубашку и перчатки. И вуаль – пускай это из женского гардероба, Вик достаточно андрогинен, чтобы ему пошло. Впрочем, сейчас вместо вуали дым; и Лютый будет последним лжецом, если скажет, что ему – как фотографу – не нравится и так.
Пожалуй, в снегу, среди голых деревьев, с более холодным макияжем смотрелось бы эффектнее. Но кто сказал, что нельзя повторить этот кадр зимой?
Остальные локации, увы, не рядом: в часе ходьбы, а то и больше. Тащиться туда по жаре – безумие; можно поехать на метро или вовсе отложить на потом – но Вик объявляет: «Я за любой кипиш, кроме голодовки!» И они идут в пекарню за булочками: с ними добираться до двора с гаражами будет веселее.
Если на кладбище Вик изображал романтичного вампира, то среди граффити он превращается в… ну, например, капельку бешеного городского духа. Лютый читал про такого в книге: дух представлялся Вишну, носил пончо с тысячью карманов, развешивал по кустам бумажных зверей и птиц и был с городом настолько на «ты», будто, вопреки человеческому происхождению, никогда человеком не рождался – люди так не умеют. Даже хтони – и то не все.
Пончо у Вика нет, в его карманах не прячутся звери и птицы; но с городом он не просто на «ты» – он словно сам немного город, проекция сложной смеси из домов, людей и дорог на человеческую реальность.
По крайней мере, так иногда кажется Лютому. Уж очень город и Вик похожи – под определенным углом: гроб, гроб, кладбище, мрак и смерть.
Но сейчас Вик как никогда живой и дикий: корчит рожи, пародируя острозубых персонажей граффити, а потом и вовсе забирается на крышу гаража по поломанным деревянным ящикам. То ли выпендривается для фотографий, то ли детство в голову ударило – и он решил подурачиться.
Незнакомый дедушка, некстати завернувший во двор, обзывает их хулиганами и обещает вызвать полицию. Они с хохотом убегают – будто нарисованные монстры откусили лет по пятнадцать и теперь они снова безбашенные мальчишки. Как хорошо.
Следующая на очереди – лестница. Вик наверняка закурит: не нарушать же традицию; может, попросить у него сигарету? Не начать курить, нет, – вдохнуть тот дым, который вдыхает он.
Взглянуть на мир его глазами – вот так.
У лестницы все получается как надо: грохот трамваев на мосту, жутковатый шепот волн в канале, тлеющая сигарета и бледно-серые кружева дыма. Потом Вик снова – как зимой – провожает до подъезда запутанными путями через дворы и переулки. Сумка оттягивает плечо, ладони приятно холодит
