так, будто она уже твоя.
Именно это мне и нужно было услышать.
– Спасибо, мама. С маминым днем тебя!
В одиннадцать утра за мной заехал черный автомобиль и отвез на студию на Фэрфакс-авеню. Там уже были гример, костюмер, оператор и еще человек тридцать из съемочной группы. В час дня я вошел на съемочную площадку: зал суда, двенадцать присяжных за перегородкой. Я волновался, но был готов к роли. Все заняли свои места.
– Можно начинать, Мэттью, – сказал Джоэл.
Я набрал в грудь побольше воздуха и произнес заключительную речь героя, точно по сценарию, включая последнюю, ставшую теперь классической реплику: «А теперь представьте, что она – белая».
Все прошло хорошо. Хорошо, не великолепно. Я не путался в словах, выдержал ритм, не частил и сыграл неплохо. Больше чем неплохо, но не восхитительно.
– Замечательно, Мэттью, – сказал Джоэл. – А теперь забудь о сценарии и скажи то, что сказал бы ты сам.
В этом и заключается гениальность Джоэла Шумахера. Будь собой. Ты и есть персонаж. Мне очень понравился этот нюанс. Что сказал бы я? Какие чувства испытал бы, говоря о десятилетней девочке, которую жестоко изнасиловали три отморозка? Что в ней надломилось? А если бы на ее месте оказалась моя сестра? Моя дочь? Вдобавок сегодня – День матери…
Я выбросил из памяти сценарный монолог. Начал медленно расхаживать по залу. Во мне кипел гнев, глаза горели. Я вообразил ужасную картину, а потом начал ее описывать. Тогда у меня еще не было детей, но всю свою жизнь больше всего на свете я хотел быть отцом. Я представил себе, что это мою дочь изнасиловали. Я забыл о кинопробе. Я забыл о времени. Я вел себя так, как не ведет себя ни один адвокат в зале суда. Я не стеснялся в выражениях. Плевался. Описывал жуткие страдания невинного ребенка такими словами, за которые меня самого отдали бы под суд. Меня мутило от ярости. Я обливался потом.
Пробу приняли.
Две недели спустя я был в Игл-Пасс, Техас, где шли съемки фильма «Звезда шерифа». На съемочной площадке, посреди ночной пустыни, у меня зазвонил телефон.
Джоэл Шумахер и Джон Гришем.
– Хочешь сыграть Джейка Бригенса?
– Еще как хочу!
Я бегом бросился в пустыню, подальше от людей, упал на колени, глазами, полными слез, посмотрел на полную луну и прошептал: «Спасибо».
ЗЕЛЕНЫЙ СВЕТ
В день, когда фильм «Время убивать» вышел в прокат, я отправился в свою любимую закусочную в пешеходной зоне на 3-й улице в Санта-Монике, Калифорния, за сэндвичем с тунцом на поджаренном опарном хлебе, с соленым огурцом и кетчупом.
Для меня прогулка как прогулка. Из четырех сотен прохожих триста девяносто шесть не обратили на меня никакого внимания. А четверо меня заметили – три девчонки состроили мне глазки, а какому-то парню понравились мои кроссовки.
Вечером «Время убивать» показали в кинотеатрах по всей Америке. В тот уикенд кассовые сборы составили 15 миллионов долларов, что для 1996 года было рекордом.
В следующий понедельник я снова отправился в ту же самую закусочную за очередным сэндвичем с тунцом на поджаренном опарном хлебе, с соленым огурцом и кетчупом.
В тот день прогулка оказалась весьма необычной. Из четырехсот сотен прохожих триста девяносто шесть уставились на меня. Четверо меня не заметили – три младенца и слепой.
Я украдкой проверил, застегнута ли у меня ширинка, и потер нос: а вдруг там козявка?
Все было в порядке.
Что за хрень?
Я стал знаменитым.
Мое «появление» создало невероятную шумиху. Меня объявили «надеждой кинематографа», а надписи над моими фотографиями на обложках некоторых журналов гласили: «Мэттью Макконахи спас киноиндустрию». Спас киноиндустрию? А я и не знал, что ее надо спасать, а если и надо, то выступать в роли спасителя я не собирался. Я просто хотел играть роли, которые мне интересны, в фильмах, которые были для меня важны.
С того самого дня мир превратился в зеркало. Посторонние люди притрагивались ко мне и разговаривали так, будто хорошо меня знали. В общем-то, они больше не были посторонними.
Люди, с которыми я никогда в жизни не встречался, подходили и заявляли что-нибудь вроде: «У моей собаки тоже был рак… Как жаль, что Мисс Хад…»
Откуда им известно, что у меня собака? Откуда они знают, как ее звать? И что у нее может быть рак? Хоть бы представились, что ли…
Первые впечатления остались в прошлом. Пройденный этап.
Мой мир изменился. Как сказал Джеймс Макмертри, «вверх ногами и задом наперед, все теперь наоборот».
Теперь меня любили все и не стеснялись упоминать об этом громко и часто.
Сам я говорил это лишь четырем людям.
Безвестным я больше не был, утратил анонимность навсегда.
И со сценариями такая же штука.
В пятницу перед выходом фильма я интересовался ролями в ста сценариях. Получил девяносто девять отказов. И одно согласие.
А в понедельник после выхода фильма?
Девяносто девять согласий. И один отказ.
Ух ты!
Здорово.
Хреново.
Что было настоящим? А что нет? Передо мной распахнулось небо, и я не чувствовал земли под ногами. Моя способность дифференцировать дала трещину, мои моральные устои пошатнулись, мне нужно было вернуть притяжение. Пора было согнуть колени.
Монастырь Христа в Пустыне находится на берегу Рио-Чама, в Абикью, штат Нью-Мексико. К нему ведет тринадцать с половиной миль проселочной дороги, настолько разбитой, что автомобилю по ней не проехать. Томасу Мертону там очень нравилось. Он говорил, что этот монастырь следует посещать, чтобы «перенастроить перспективу». Я прочел об этом в книге и решил: «Вот именно это мне сейчас и надо. Духовная перенастройка». В голове у меня все смешалось. Я увяз в излишествах новообретенной славы, боролся с незаслуженными комплексами, и мое бездомное существование тяготило меня и заставляло искать новые ориентиры. Не может быть, чтобы простой парень из техасского городка Ювалде заслужил всю эту роскошь и похвалу. Я не знал, как обращаться со своим успехом, и не мог поверить, что успех – мой. Я вообще не знал, кому верить, и не верил даже себе. В книге упоминалось, что монахи всем говорят: «Если вы до нас доберетесь, то просто позвоните в колокольчик у ворот, мы вас примем».
Друг подвез меня из Голливуда к началу проселочной дороги, и я пешком прошел тринадцать с половиной миль до монастыря, прибыл туда уже после заката и позвонил в колокольчик. Мне открыл невысокий монах, брат Андре.
– Добро пожаловать, брат, – сказал он. – Всем путникам тут найдется приют.
Я умылся с дороги и пошел на общий ужин, где вслух читали псалмы, а разговоры были запрещены. Потом брат Андре отвел меня в скромную келью с кроватью и матрасом на полу, где я и устроился на ночь.
На следующий день я сказал брату Андре:
– Мне надо кое-что
