как к «старшим» — «сэмпай», а к тем, кто после него,— как к «младшим»— «кохай». Это также способствует тому, что вновь поступившие на предприятие молодые специалисты, недавние выпускники вузов, рассматривают свое положение «младших» как вполне естественное в условиях вечной структуры «сэмпай» — «кохай».
Во многих случаях такое положение содействует снятию ставших характерными для японских предприятий последних лет конфликтов, связанных с недовольством молодых и способных работников невозможностью продвигаться, минуя ступени традиционной системы выслуги лет и повышения заработной платы со стажем. Все вместе это направлено на обеспечение так называемой «гармонии» в рамках предприятия, внутри которого отношения строятся на традиционных принципах того же «из»— феодального клана — семьи.
Западные специалисты нередко говорят о «феодальном» характере японского капитализма, включая современную, государственно-монополистическую стадию. После незавершенной буржуазной революции 1868 года японские капиталисты успешно использовали в своих целях специфику отношений, традиционно сложившихся в обществе на затянувшейся феодальной стадии развития. Чтобы успешно конкурировать на международных рынках, японскому монополистическому капиталу требовалось объединять рабочих и служащих вокруг своих предприятий, а все население — вокруг идеи «национального интереса».
Пропаганда духа преданности предприятию имела далеко идущие последствия. Вначале в японцах вырабатывали чувство преданности и принадлежности к иммитирующей «иэ» небольшой производственной группе—«единый трудовой коллектив», затем, концентрически расширяясь, такое чувство лояльности распространялось уже на все предприятие в целом — «союз малых трудовых коллективов». Наконец, оно охватывало уже все государство, представляемое как «союз множества трудовых коллективов».
На этой, «высшей», стадии от «лояльных» граждан можно было потребовать уже не только преданности, но и «самопожертвования», а от всего народа — мйОготы-сячных жертв, о чем свидетельствует опыт войны на Тихом океане.
Поражение во второй мировой войне в значительной степени притушило националистические амбиции господствующих классов Японии, но, по замечанию известного политического обозревателя А. Соно, японцы никогда полностью ле освобождались от чувства национализма. Однако в послевоенный период, и особенно в последние несколько лет, оно все больше направлялось в русло экономического противостояния партнерам-соперникам на мировых рынках. Об этом говорит «торговая война» с США и странами «Общего рынка».
В рамках мирового сообщества Япония предстает как «Джэпэн инкорпорэйтэд» — «Корпорация Япония», по меткому выражению западной прессы.
Речь идет о корпоративистском характере отношений между правительством, деловыми кругами и верхушечной прослойкой профсоюзного руководства, стоящего на позициях «сотрудничества» труда и капитала. Однако основы такого выгодного господствующим классам «единодушия», согласованности действий закладываются в рамках малых производственных групп. В интересах капитала и превращение каждого труженика в послушного воле предпринимателя — хозяина «человека предприятия».
Принцип безраздельного включения человека в строго определенную группу — прежде всего в рамках предприятия и вообще любого места, с которым его связывает заработок, является следующим по значению основополагающим принципом, характеризующим отношения в японском обществе (первым, как уже говорилось, является патернализм).
В отличие от западного общества, где психологическая напряженность личности, сдавливаемой рамками капиталистического производства, снимается в результате перехода в иную атмосферу, другой коллектив (из стен преприятия — в существующее вне его стен спортивное общество, клуб и т. д.), японская организация человеческих отношений это полностью исключает.
Предприятие, фирма, компания в Японии — строго авторитарная организация. Служащие, за редким исключением, не рискуют выражать свое несогласие с вышестоящими, проявлять недовольство: люди, которым всю жизнь предстоит работать вместе в условиях все еще сохраняющегося пожизненного найма, не могут позволить себе конфликтовать.
Однако постоянно сдерживаемое, подавляемое раздражение таит в себе опасность разрушительного взрыва. Это прекрасно понимают предприниматели, которые стараются обеспечить разрядку, но не во вред себе.
Традиционной формой такой разрядки в Японии стала игра в символическую «смену ролей». Нередко в газетах можно встретить сообщение о том, что коллектив такой-то фирмы или компании, собравшись всем составом, с удовольствием и пользой провел время на лоне природы или на гольфовом поле, йто для японца еще более «престижно».
Обычно два раза в год компании устраивают специальные дни соревнований в гольф, в которых на «равных правах» участвуют служащие и руководство. Обстановка соревнований, проходящих либо за городом, либо на вкрапленном в серый городской пейзаж, визуально отделенном от него высоченной зеленой сеткой травдном ковре гольфового поля, дает возможность расслабиться. «Программа» допускает и некоторые вольности — в одежде, поведении, даже в речи. Нередко служащие, подыгрывая «правилам игры», рискуют высказать начальству накопившиеся претензии, позволяют себе мнение, недопустимое в повседневной обстановке на производстве. Все это отнюдь не означает, что к подобным голосам действительно готовы прислушаться. Речь идет всего лишь о ритуальной «смене ролей», что прекрасно сознают обе стороны: начальство готово временно на многое закрыть глаза, подчиненные готовы завтра же, охотно забыв о своих воскресных выступлениях, вновь войти в обычную, куда более присущую им роль, которая предназначена для будней...
Какова же эта роль? И почему демократические силы страны бьют тревогу, предупреждая: не дадим завершить превращение японца-труженика в «человека предприятия»?
Представим на минуту, что мы в Японии, в Токио, и попытаемся прожить всего лишь один день бок о бок с самым обыкновенным, тай называемым «средним японцем», которых в этой стране абсолютное большинство.
Прежде всего: что означает—мы в Токио? Как воспринимается этот крупнейший в мире гигант изнутри, теми, кого называют все еще по-старинному «эдокко» — «дети Эдо»-, по-древиему названию Токио.
...С чем сравнить звуки самого большого города мира — Токио? Может быть, с настройкой фантастического оркестра, где вместо струнных — полязгивание пришедших в движение электричек, трамваев и поездов метро, где духовые играют подъем рабочему люду, где глухие раскаты ударных оповещают о начале нового дня японской столицы.
Первые признаки пробуждения появляются еще задолго до рассвета. Из-за легких раздвижных дверей деревянных домов, которых и сегодня большинство в огромном городе, доносится покашливание. Раньше всех просыпаются пожилые люди и торговцы-оптовики: зеленщики, продавцы рыбы и прочие перекупщики. Недолгие сборы. Тара приготовлена уже с вечера, вымыта, просушена и уложена на крошечных трехколесных грузовичках. Остается одеться, пройти через дворовый садик, по небольшой лесенке спуститься к гаражной двери. Звуки поднимаемого металлического жалюзи извещают о начале трудового дня.
В направлении рынков оптовой торговли устремляются автомашины всевозможных размеров, марок и возрастов. Самым главным является центральный рынок—• рыбное чрево японской столицы.
Поток машин, загруженных рыбой, всевозможной морской живностью, овощами и фруктами, направляется из рыночных ворот в различные районы города, что-' бы доставить скоропортящийся груз потребителям.
