правда, что родные далеко, что праздник. Родители Карчмареков боятся, как бы не приперся в сочельник.
Он говорил, что у них тоже есть колядки. Одна начинается так: «О, танненбаум, о, танненбаум».
— Говорит, его дети вывешивают чулки. Утром глядят, а в чулках подарки, — рассказывает младший Карчмарек.
— Хитренький, чего захотел!
— А если даст, тогда как?.. Лучше, чтоб у них пропадало?
— Попробуй только возьми!
— А ты что, отцу пожалуешься?!
Рано еще, но уже появляются созвездия, которые, кажется, пахнут ванильным сахаром. Скрипит на ветру позолоченная тарелка у парикмахера над дверью. Карчмареки несут противни, взяли взаймы у ветеринарши. Барабанят по ним пальцами. Белинская хвастается, что у них будет много струделей[1].
— А с чем?
— Ну, с повидлом. И с маком тоже.
У матери Карчмареков с матерью Белинской свой разговор: про сахар и сахарин. Сахару не достать. А если подвернется, жуть сколько запрашивают. Вроде у лавочника есть, и он приторговывает налево, да сахар подозрительный. Кажется, его с сахароварни выносят — значит, не мешочный сахарок, а порточный.
Весека послали к крестной. Идем вместе. Весек говорит:
— А если сахарину положить вместо сахара, тогда что? Сахарин тоже сладкий. Мама сказала.
Мы давим ледяную корку на луже.
— А откуда ты знаешь, — говорит еще Весек, — может, на рождество и правда будет конец. И… если отец вернется, уж он точно сахару привезет… и шоколаду.
Остается всего день или два. Послезавтра… завтра сочельник. Карп плавает у Весека в тазу. Сверху такой складненький. Зеленовато-черный, но устал, должно быть, то ли уже ослаб — время от времени показывает кремовое блестящее брюхо.
На улочках нам попадаются формы для пирогов. Чуть не на каждом шагу. Уже полные, прикрытые полотном и бумагой. В руках у женщин, у мальчишек.
Встречаем малявку Яблонского. Он бежит домой, через минуту показывает нам в подворотне «тещины языки», которые можно надувать. Еще выносит разноцветную цепь.
«Лейтенант» этот — унтер-офицер — подошел тихонечко сзади. «Бум!» — крикнул Карчмарекам и ну смеяться, что мы его не заметили. Ушел.
Наконец и Карчмареки дождались причетника.
— Слава Иисусу.
— Во веки веков. Мы уж думали, не придете.
— Вон сколько домов, пока все обойдешь…
Облатки тонюсенькие: с яслями, с ангелами. Есть и цветные.
— А?..
— Сколько можете, — отвечает причетник.
Когда свет падает сбоку, на облатках все хорошо видно. А на свет посмотришь — почти ничего. Причетник тоже считает, что не сегодня-завтра… Слыхал от одного, верный источник…
— Желаю вам того же, чего и всем, — говорит причетник на прощанье. — Всем людям доброй воли.
Уходит. Постукивает палкой, палка блестит на морозе.
— А немец этот мне вчера говорил, что и они уже сыты по горло. Домой хочет вернуться, — рассказывает мать Карчмареков.
Их отец кивает головой.
— Тоже в конце концов человек. Они тоже люди.
Елка у ветеринара красивая. Из «надежных рук» — значит, не из богуцкого леса, где расстреливали.
В сочельник вечером высоко в небе фурчит самолет. Наверное, «наш» — недаром появился с первой звездой.
Начинает сыпать мелкий снежок. За его пеленой постепенно исчезает вилла гестапо.
В сочельник в обоих костелах поют «Gloria, gloria»[2].
Вечером братья Карчмареки удирают из дома, зажигают бенгальские огни, бегут по двору, опережаемые снопами искр…
На первый день рождества родители Карчмареков пригласили и мать Весека. Она приходит под вечер. Весек умытый, чистенький. Когда взрослые садятся за стол, старший Карчмарек говорит, что мы-то как раз могли б пойти к Весеку.
— И верно, чего им тут болтаться, — говорит его отец.
— Только чтобы… — соглашается Весекова мать.
— Нет, нет. Мы будем спокойно играть.
Мать Карчмареков отрезает нам еще пирога. Мы берем картонные коробочки.
Идем. Несем коробочки с надписью «Оловянные солдатики» и еще одну, с наклейкой, на которой римский воин. В коробочках оловянная пехота.
Оказывается, «лейтенант» в сочельник не приходил.
— Может, своих испугался?
— Может быть.
Может, он потому не пришел, что еще их боялся. А хотел прийти, может быть, потому, что уже боялся Карчмареков, и Новачеков, и других.
— А дал вам чего? — спросил Весек.
Оказывается, в кухне возле Карчмарековых чулок он в сочельник повесил только свои носки. Мы входим к Весеку в квартиру.
— Мать думала, от отца хоть письмо придет к рождеству.
— Ну и что?
— Могло б прийти через Красный Крест, но не пришло.
На столе белеют тарелки, на тарелках — остатки рождественского ужина. Зажигаем свет. От света в комнате сгущается темнота за окном. Мы занавешиваем окно. Убираем тарелки, крошки. Белые кости, обглоданный рыбий скелет. Громоздим горы из книг. В расщелинах между ними — окопы.
Расставляем солдатиков. Тщательно прицеливаемся.
— Убит, убит! Не жухай! — кричит Весеку старший Карчмарек.
Тротиловая погода
— Интересно, какая будет погода.
— С чего ей быть плохой.
— Старые люди… — начал Гжибовский и замолчал.
— В январе самолеты низко летали, видать, весна будет дружная.
— А танк в оттепель — не к добру…
— Ничего, вешний лед недолог.
Карчмарек-отец поднял стакан:
— Ну… чтоб весна пришла.
Горела керосиновая лампа — электростанцию отбили, но она еще не работала. У Карчмареков собрался народ, сидели, разговаривали. Конфорки на чугунной печке раскалились докрасна. Было тепло.
Новачек рассказал про одного — неученый был, а толковый, золотые руки, для людей старался, почти четыреста мин разрядил, но до круглой цифры не дошел.
— Старые люди говорят, — вставил Гжибовский, — «с концом января фронт уходит за моря».
Мы с Весеком и братьями Карчмареками сидели в углу возле табуретки. Вытряхивали порох на листок из тетради. С листка ссыпали в маленькие рыльца пушек.
У Карчмареков была коллекция разных порохов. Желтый, артиллерийский, похожий на солому, такие макаронинки с семью дырочками; прозрачные черные квадратики и кружочки. Эти — от винтовочных гильз. Были даже редкостные виды меленького зеленоватого пороха из патронов от английских автоматов.
Мы затолкали по комочку бумаги в дула двух пушечек из гильз. Весек вытащил спички. Поджег. Фукнуло, посыпались недогоревшие крупинки. Оловянным солдатикам закоптило мундиры, а один конник перевернулся.
Весеку снова досталось от матери за то, что разбирал снаряды. Он еще не забыл обиды.
— Когда родители умные, они хоть винтовочными разрешают играть. А если нет — конечно, возьмешься за снаряды.
Карчмарек-отец и его гости сидели за столом, потягивали самогон и запивали ячменным кофе.
— Ну, с того броневика, что стоял под лесом, лавочник уже открутил колеса. Мужикам для телег продал.
— А если б так и пушку открутить?
— Э, какой от нее толк? На дышло не пойдет, тяжела.
Тем временем сестра Карчмареков, сосунок еще, начала кряхтеть.
— Ммм… мм…
Мать взяла ее под мышечки, перевернула, распеленала и посадила голой попкой на каску с
