class="p1">Пол под коленками твердый. «…Господи, прости меня…» А по пустым бельевым веревкам тем временем уже летела весть: на железной дороге аресты.
Спустя несколько дней фамилия того железнодорожника появилась на столбе среди других фамилий. В списке тех, «кого первоначально предполагалось помиловать».
«Возделывать свой огород…»
Мы были еще совсем маленькие.
Космалиха согнулась над грядками, к улице задом. Рядом вертелся ее племянник, Пырей. Пырей нас заметил.
— Эй!..
— Чего?
— Давайте сюда!
Нам-то не все равно, зашли в огород. Ветки яблонь свисали довольно низко, но нагибаться не приходилось.
— Можете помочь, — сказала Космалиха.
Мы выдергивали махонькие растеньица с двумя листочками и вьющимся бледным корешком. Космалиха нас похвалила. Красивый был у нее огород. На границе тени летал махаон. Грядки подымались в горку, а шоссе заслоняли листья смородины. Очень тепло. На небе облака.
У забора остановилась Весекова крестная. Тоже похвалила Весека, что помогает. Космалиха откинула со лба прядь волос. Подошла к забору.
— Что новенького? — спросила крестная.
— А ничего. Живем помаленьку.
— Почему на хор перестали ходить?
— Времени нет, — вздохнула Космалиха.
— И к обедне сегодня не приходили.
— Что поделаешь. Нету времени. Я к заутрене бегаю, в шесть.
— Жалко. Ксендз такую красивую проповедь сказал, про безбожников, про Вольтера.
— И чего говорил?
— Хорошо говорил, красиво. Про них-то плохо, а говорил хорошо.
Подул ветер, раздвинул ветки на смородиновых кустах. Весек глянул. Глаза у него заблестели.
— А я чего вижу, — похвалился.
— Где?
— На дороге.
Но ветер дунул разок и улегся — пока мы с Пыреем обернулись, уже ничего не было видно.
— Что ты видел?
— Шло чего-то.
— Да ну, чего там могло идти…
Крестная Весека разговаривала с Космалихой. Слышно было, как на рыночной площади булькает репродуктор. Слова сливались. Мы ничего не могли разобрать.
— Принесли б водички! А? — сказала Космалиха.
Пырей взялся за дужку бадейки с одной стороны, мы вдвоем — с другой. Свободные руки вытянули для противовесу. Вода выплескивалась на ноги, оставляла на дорожке темные следы.
— Так и живем.
— Что ж! Жить надо.
— Мне пора, — вздохнула крестная.
— Хорошо, когда хоть огород свой есть, — подытожила Космалиха.
Мы нагнулись над грядками.
— А я чего видел, — шепотом тянул свое Весек.
Пырей оглянулся на тетку и быстро взобрался на дерево. Весек полез было за ним.
— Ветки поломаете! — крикнула Космалиха.
Пришлось слезть.
— Вроде идет чего-то, — признал Пырей.
— Ясно, идет, — вскинулся Весек.
— Толком не разглядишь — пыль.
— На что хоть похожее?
— Отсюда вроде как на дороге гусеница, большая-пребольшая.
— Ну, ребята, — перебила нас Космалиха, — подергаете еще немножко, дам редиски.
И мы снова стали дергать маленькие сорняки с круглыми листьями, с остренькими листьями и похожие на крошечные елочки. Пырей уже учился в школе, но и у него времени было полно, потому что здание школы уже с месяц как заняли под склад.
Опять появилась Весекова крестная. Шла быстро.
— Пленных ведут, — сказала.
Мы побежали навстречу. Люди смотрели, но близко не подходили. Уступали идущим дорогу. Пленные шли очень медленно, шаркали ногами. Заняли всю мостовую. С боков конвойные с автоматами. Сами чистые-аккуратные, а пленные обросшие.
— Зимой, наверное, взяли…
Бурые лохмотья шинелей волочились за ними в пыли.
— Ноги какие толстые, — удивился Весек.
И правда, у многих ноги и руки были такие толстые, что не помещались в штанинах, в рукавах. Кожа отливала желтовато-синим.
Откуда-то сбоку, кажется, из окошка, где жил ветеринар, взлетела кверху булка, за ней вторая. Булки были золотистые, посередке с вмятиной. Сверкнули на мгновенье на солнце, как попки ангелочков, и упали в середину толпы.
Колонна остановилась возле магазина. Часть конвоиров вошла внутрь. Лавочник и тогда, в те годы, торговал разноцветной газировкой, а было тепло.
Пленные сели на мостовую. Вдруг поднялась суматоха. Один из конвойных выстрелил. Народ бросился врассыпную, но через минуту все успокоилось. Зеваки снова подошли поближе, только еще осторожнее. Потом оказалось, что за оградой, которой был обнесен ничейный участок, спрятался Новачек и по водостоку выкатывал буханки хлеба.
Хитрый Новачек все здорово рассчитал — выбрал такое место, чтоб его не могла достать пуля, и хотя искали человека, который выкатывал хлеб, не у кого было спросить, кто такой и куда скрылся.
Когда последние конвоиры выпили воды, один потребовал, чтобы пленные запели. Покрикивал на них, показывал знаками — так понятно, что даже мы с Весеком сообразили, чего он хочет. Если запоют — получат обед.
— Может, они… — начал Весек.
— Дурак, — оборвал его Пырей. — Конечно, понимают, да знают, что он только шутит.
Пленным приказали встать. Они встали. Велели идти. Пошли. По дороге на запад был Космалихин огород. Середина мая, ну и там зеленела рассада, взошла морковь, капуста, цвели тюльпаны.
Один из конвойных открыл калитку, другие стали загонять в нее пленных. Те спотыкались, но протискивались по двое, по трое. Поместились все. Когда их потом выгнали, в огороде ничего не осталось, даже цветов. Съели весь старательно возделанный огород.
Люди доброй воли
— Кто его знает, может, к рождеству все закончится, — сказал Новачек.
Весек закашлялся.
— И отец бы твой вернулся. — Новачек нагнулся, задумался. — Кто его знает, может, и впрямь вернется.
Края проруби отливали темно-зеленым. Рыбы со спины были черные, а животами поблескивали. Некоторые подпрыгивали, потом опять лежали неподвижно. При свете спички карп как будто на мгновенье задумался. Разевал рот, облизывал губы, но так ничего и не сказал.
На излучине сверкнул и погас фонарик. Что-то постукивало по льду.
— Не, ничего, там тоже лед долбят — выудить чего-нибудь к празднику, — сказал Новачек.
На обратном пути мы видели следы на реденькой пороше. Отверстия во льду были маленькие и глубокие, без дна. Вода в них — черная и спокойная. Когда уже отошли прилично, снова сверкнул фонарик. Видно, кто-то выпустил его из рук — свет мелькнул как желтая комета, падающая в сухие заросли.
Давно уже наступил вечер и комендантский час. Новачек велел, чтоб дома сказали: «Были у меня», зачем волновать людей. Спрашивал, довольны ли мы.
— Вы нас еще когда-нибудь возьмите, — попросил Весек, — или одного меня.
— Посмотрим. Если не протреплешься.
Новачек выглянул из-за угла первой улицы. «У, черт», — шепнул.
Подул ветер, обсыпал ледяной крупкой. Шаги приблизились, но через минуту стали удаляться. Новачек закурил сигарету. Махнул рукой.
— Да не такие уж они страшные.
Мы свернули на тропку позади домов.
— Держи, — Новачек протянул Весеку рыбину, — будет вам в сочельник к ужину.
У Карчмареков стоит на квартире лейтенант. Вообще-то он не лейтенант, а унтер-офицер; лейтенант — это так, из вежливости. Да и неплохой вроде мужик. Немного говорит по-польски. Может, силезец или хотя бы австрияк. Намекает,
