Книга Государство строгого режима. Внутри китайской цифровой антиутопии - Джеффри Кейн

В три часа ночи 2 февраля 2013 года Тохти и его дочь Джухер отправились в столичный аэропорт Шоуду, где их ждал транзитный рейс до чикагского аэропорта О’Хара.

Тохти собирался приступить к работе в Индианском университете в Блумингтоне, где получил исследовательский грант. Их рейс был назначен на 10 утра, но Тохти решил, что власти с меньшей вероятностью заинтересуются ими, если они приедут посреди ночи.

В аэропорту сотрудники службы безопасности отвели их в сторону и проверили паспорта.

«Мы были в аэропорту и уже почти улетели, – рассказывала мне Джухер. – Я планировала задержаться там примерно на месяц, а он – на год. Полиция была готова разрешить покинуть страну мне, но не моему отцу. Я не хотела бросать его и спросила, что мне делать».

Тохти дал недвусмысленный ответ: «Думаю, ты должна воспользоваться этим шансом и улететь». Он подтолкнул свою дочь, опасаясь, что она откажется уезжать и тоже подвергнет себя опасности. «Иди, просто иди», – сказал он.

Джухер прошла через зону досмотра и направилась на свой транзитный рейс до Чикаго, не зная, когда в следующий раз увидит отца.

[ ]

«Обстановка здесь очень напряженная», – 24 июля 2013 года, находясь в Китае, говорил Тохти репортеру радио «Свободная Азия», некоммерческой новостной службы в Вашингтоне, освещающей проблемы беженцев.

Последние несколько дней за мной постоянно следуют полицейские автомобили и сотрудники службы общественной безопасности…

Я уверен, что впереди у меня не так много светлых дней, и чувствую, что у них [китайского правительства] не самые приятные намерения в отношении меня. Поэтому напоследок, пока у меня есть такая возможность, мне необходимо сказать несколько слов…

Если в ближайшем будущем меня не станет, знайте, что это произойдет не в силу естественной болезни и уж точно не будет самоубийством…

Если после ареста я скажу что-нибудь, что отклоняется от моих моральных принципов, знайте, что это не мои слова…

Вне зависимости от стратегии допроса или метода пыток, вне зависимости от того, какие части тела я потеряю, знайте, что я никогда не произнесу слов, которые нанесли бы ущерб интересам уйгуров, и никогда их не предам…

Я полагался лишь на перо и бумагу, чтобы дипломатическим путем требовать для уйгуров прав человека, юридических прав, а также прав на автономию региона… Однако я никогда не шел путем насилия и не сотрудничал с организациями, применяющими насилие.

Из Индианы Джухер начала каждый день созваниваться с отцом по скайпу, иногда они разговаривали несколько раз в день.

«Однажды он вдруг попросил меня записать имена и номера телефонов журналистов и американских дипломатов, которых он знал», – рассказывала она.

«Для чего это?» – спросила Джухер, волнуясь.

«У меня плохое предчувствие, – отвечал он. – Ты хорошо учишься. Тебе нужно как можно скорее поступить в колледж. Начинай создавать себе аккаунты в социальных сетях. Если меня не станет, помни, что у меня много друзей там, в Америке».

Тохти был знаком с влиятельными журналистами, активистами и дипломатами, которые, как он надеялся, помогут Джухер, если с ним произойдет что-нибудь ужасное.

«Ты их не знаешь. Но они помогут. Тебе нужно будет связаться с ними. И помни, что социальные сети важны, чтобы тебя услышали. Ради твоего отца».

Джухер начала обучение на курсах английского языка, намереваясь поступить в Индианский университет. К учебе в бакалавриате она планировала приступить в сентябре 2015 года.

4 ноября 2013 года полицейская машина без опознавательных знаков протаранила автомобиль Ильхама Тохти, в котором он ехал с женой и другими детьми. К счастью, обошлось без серьезных травм, однако никто не поверил, что это был несчастный случай.

В январе 2014 года полиция ворвалась в дом Тохти, конфисковала смартфоны и компьютеры и арестовала самого профессора.

На следующий день Джухер отдыхала в своей комнате в общежитии, когда ее разбудил громкий стук в дверь. Это был Эллиот Сперлинг, друг ее отца и выдающийся специалист по Тибету, а также активист, помогающий меньшинствам в Китае.

Он принес мрачные новости: «Твоего отца арестовали».

«Эллиот взял меня под свое крыло, – рассказывала Джухер. – Он заботился обо мне несколько лет, словно отец». Блестящий оратор, не боявшийся критиковать ни Далай-ламу, ни Коммунистическую партию Китая, путешествовал вместе с Джухер, выступая с пламенными речами, в которых делился историей Ильхама Тохти, а также предупреждал мир о том, что вскоре может произойти в Синьцзяне.

Тохти был задержан по обвинению в совершении так и не названных уголовных преступлений. Вскоре в своем официальном блоге Управление общественной безопасности обвинило его в «возбуждении ненависти на этнической почве». Одна из китайских поисковых систем начала блокировать запросы, содержащие его имя.

[ ]

Однажды в сентябре 2014 года Майсем зашла в групповой чат с друзьями в WeChat. Там висело сообщение: Ильхам Тохти, их наставник и профессор, приговорен к пожизненному заключению.

Какое преступление он совершил?

«Сепаратизм». Главным образом его обвиняли на основании того, что именно он преподавал в университете и размещал на своем сайте. Власти утверждали, что Тохти организовал сепаратистскую ячейку, в которую входили семь его студентов: их тоже задержали, и они должны были предстать перед судом.

Члены группы в WeChat подозревали, что правительство читает их переписку в смартфонах. «Я люблю коммунистическую партию», – осмотрительно писал каждый из них, стараясь избежать ареста. Самая нелепая демонстрация лояльности, которую когда-либо видела Майсем.

Пожизненное заключение Тохти сильно обеспокоило Майсем и ее друзей, которые тоже были студентами профессора. Ей понадобилось время, чтобы пережить это.

[ ]

Раз уж ранней осенью 2014 года Майсем находилась в Китае, то перед возвращением на учебу в Турцию им с семьей нужно было провести хотя бы неделю в загородном доме. Дом в традиционном стиле, со внутренним двором в центре, был выкрашен в светло-синий цвет. Майсем с мамой часами бездельничали в гостиной, отдыхая на подушках, по уйгурской традиции разложенных на полу, пили чай, ели самосы и сладости.

Здесь можно было спокойно поразмышлять. Но вскоре умиротворение Майсем прервал стук в дверь. Это был местный партийный чиновник.

«Мы получили сообщения от соседей, что ваш дом изнутри выкрашен в светло-синий цвет», – сказал мужчина.

Синий был традиционным цветом, но, кроме того, ассоциировался с движением за независимость уйгуров и был цветом флага сторонников этого движения. Но Майсем и ее семья к ним не относились, не имели уйгурского флага, а дом выкрасили задолго до того, как возникло движение за независимость.

«Вам приказано перекрасить помещение в красный», – сказал чиновник, протягивая им документы.

Красный, цвет коммунистической партии, был благонадежным. Мать Майсем запротестовала: «Это красивый старый дом… Мы не можем его испортить!»

Но чиновник стоял на своем, и им пришлось самостоятельно, как получилось, перекрасить дом. Синего цвета не стало.

Расстроенная и разочарованная, Майсем направилась в расположенную неподалеку местную мечеть, чтобы уединиться и подумать. Мечеть была закрыта, и никакой информации о том, когда она откроется, не было.

«Пусть не молятся», – гласило угрожающее граффити на двери.

[ ]

Закрытая мечеть – признак широкомасштабного разрушения и осквернения уйгурской культуры, значительно нарастившего темп в течение последних двух лет. С 2016 года в рамках проекта, двусмысленно названного «Программой по благоустройству мечетей», правительство снесло многие мечети или повредило их. Под предлогом конструктивной ненадежности были уничтожены традиционные исламские строения и архитертурные элементы – такие как минареты. Согласно одному расследованию, за три месяца власти разрушили до пяти тысяч мечетей в Кашгаре.

Глава кашгарского Комитета по этнорелигиозным вопросам – органа, отвечающего за снос мечетей и кладбищ, – сообщил радио «Свободная Азия», что в 2016 году было снесено более 70% мечетей города, «потому что их более чем достаточно и некоторые были не нужны».

[ ]

Несколько дней спустя Майсем очень захотела отправиться в Ид Ках, историческую и главную мечеть Кашгара, возвышающуюся над городской площадью и символизирующую историю уйгуров.

Мечеть Ид Ках, что в переводе с персидского означает «место празднования», представляла собой величественный исторический памятник, возраст которого насчитывал более пятисот лет. По словам моего гида,