брат. Ты подумай еще и о том, что негоже мне оставлять в их руках орденского "столпа". Они ради такой добычи какие угодно договора нарушат. Никто же в здравом уме не предложит, к примеру, поехать мне. А ты, считай, то же самое.
На том и успокоились. Лео еще немного поговорил с Запланой, поведав ему некоторые личные подробности — о смерти дяди и о том, как новый аббат оставил его в турецком рабстве. Под конец горько пошутил:
— Твои слова оказались пророческими — попал к туркам в плен и выучил их язык.
— Да, к сожалению, у нас многие так вот насильно "образовываются". Естественно, я этого не хотел в твоем отношении.
— Да я шучу.
— Хорошо, что неволя не отбила в тебе эту охоту. Хочу только предостеречь, так, на всякий случай: не все здесь ценят шутки, поэтому могут навредить.
При этих словах Лео припомнил сцену с монахом, но не стал ничего говорить — стоит ли портить настроение Заплане! Но совет принял близко к сердцу — и впрямь, надо быть сдержанней на язык. Не хватало еще рассуждать о том, что Земля может вращаться вокруг Солнца, а не наоборот, хотя, откровенно говоря, временами этот вопрос, как и многие иные, когда-то поставленные улемом Гиязеддином, тревожил ум. А поговорить-то было не с кем!
…После того как высшие чины покинули испанский "оберж", Торнвиллем занялся оставшийся там с ним вице-канцлер, Гийом де Каурсэн, взявшийся дать юноше важные наставления перед поездкой, и ввел его в курс "ликийского" дела.
Лео все выслушал, но напоследок не удержался, чтобы не спросить, а от него-то какой прок (добродушный Каурсэн как-то располагал к откровенным вопросам).
— Очевидно, хотят приучить тебя к службе на дипломатическом поприще, раз ты так хорошо выучил язык нехристей. Пока понаблюдаешь, усвоишь из этих наблюдений что-нибудь. А в это время другие участники миссии будут наблюдать за тобой. Однако хорошо то, что великий драпье опознал тебя, а до этого хвалил твою образованность и происхождение. Это, без сомнения, сыграло тебе на руку. Переводчиков среди греков хватает с избытком, но… великий магистр не особо доверяет грекам…
Вице-канцлер Каурсэн понизил голос, а Торнвилль напряг слух.
— Беда в том, — продолжал вице-канцлер, — что многие греки, даже не меняя своей веры, служат туркам проводниками, шпионами, лоцманами, ну и так далее. Греки живут и в турецких владениях, и в орденских, так что слуг турок порой не отличишь от слуг ордена: один язык, один костюм, знание одних и тех же обычаев, в общем, понимаешь. Есть даже специальный термин для их обозначения — марталосы, то есть "грешники", с греческого.
— Зачем же иметь дело с этим народом, если это так опасно? — спросил Лео. Он в очередной раз вспомнил, что иоанниты не очень ладят с греками, хотя греки даже занимали некоторые должности в ордене. Это противоречие не давало Торнвиллю покоя.
Каурсэн принялся пояснять:
— Затем, что именно благодаря этому обстоятельству мы сами порой засылаем верных греков к туркам. Конечно, некоторые начинают служить двум господам, но пойти на риск — это лучше, чем лишиться возможности что-либо разведать. Кстати, твое пребывание в турецкой неволе тоже возбуждает определенные опасения, но упорно не верить тебе мы тоже не можем. Надеюсь, теперь твое положение стало для тебя яснее.
Стало-то стало, хоть и не до конца.
Меж тем пресловутое "ликийское дело" становилось все более запутанным. Не далее как днем ранее к великому магистру тайком прибыл один из слуг Ибрагима Хакима — природный турок, причем! Этот турок слезно и пламенно просился на орденскую службу шпионом!
Бухнувшись д’Обюссону в ноги, он запричитал:
— Великий падишах не живет по законам ислама! Ислам — значит, "мир", а мира нет! Мехмед не чтит ни Таурат[20], ни Инджил[21], ни Коран. Не слова Аллаха, переданные через Пророка, руководят им, но жажда крови, золота и славы. Хозяин всех, он стал рабом своих страстей. Я не могу служить ему, не желаю в Последний день очутиться среди отверженных. Чтобы прекратить это безумие смерти, Мехмед должен лишиться армии. Мне кажется, только вы способны это сделать. А чтобы это сделать, вы должны знать, какова армия великого падишаха. Я смогу добыть эти сведения, если получу пропуск вернуться к вам на остров, и затем вы переправите меня в столицу. Я не прошу ни почестей, ни каких особых денег — прошу просто поверить мне и тому, что я решился преступить закон ради мира.
В завершение своего речитатива турок поклялся страшнейшими для мусульманина клятвами, а великий магистр задумался.
Каково это было? Уж если Торнвиллю никак не могли до конца поверить из-за его пребывания в плену и затем добровольного (!) прибытия на остров, то уж этот новоявленный миротворец слишком походил на шпиона.
Что оставалось делать д’Обюссону? Поверить? Невозможно. Отвергнуть его услуги? Отослать ни с чем или выдать с головой? Невозможно, особенно последнее, бывшее вообще несовместимым с рыцарской честью.
Что хотел турок? Может, выйти на константинопольскую сеть осведомителей, чтобы прощупать ее и погубить всех?
Чтобы это выяснить, следовало принять игру и посмотреть, что станет делать шпион. А для этого оставалось выдать турку требуемый документ, вручить немного денег на расходы и препоручить Духу Святому, чтобы хранил его на избранном пути. Что касается доверенных людей ордена в Константинополе, то никаких имен д’Обюссоном названо не было, из-за чего турок, кажется, немного расстроился.
Об этом Каурсэн ничего не сказал Торнвиллю, зато сообщил, что Лео перед отъездом должен выполнить некоторые формальности.
Нужно было не только исповедаться и причаститься, но и подтвердить завещание, которого, кстати, у Лео не было. Торнвилль никогда об этом не задумывался, кроме того единственного раза, когда завещал свои земли Киркстидскому аббатству перед отплытием на Кипр. Теперь же завещать было нечего и практически некому. Оборотистый итальянец, помогший Лео освободиться из турецкого плена, взял за свои услуги очень дорого.
— А родовое имя? — спросил его орденский вице-канцлер Каурсэн. — Кроме того, раз ты светский рыцарь, а не монах, у тебя может появиться собственность, которой ты все равно должен будешь распорядиться, так что решить этот вопрос все равно надо сейчас.
Лео задумался, но выход нашел довольно быстро, вспомнив слова дяди насчет "крови Торнвиллей". Сын мельничихи Агнешки — незаконное дитя дяди, то есть его, Лео Торнвилля, двоюродный брат. Хотелось надеяться, что этот ребенок по-прежнему живет на белом свете и проживет долгую жизнь.
Каурсэну не обязательно было знать всех подробностей… Да и Агнешка, по большому счету, была для
