выудил из кармана записную книжку.
– Турки устроили там отменную западню. Сдали свой город без боя и отступили за дальний перевал. Мы оставили в цитадели небольшой гарнизон – три казачьих сотни, нахичеванский эскадрон и 2-й батальон Ставропольского пехотного полка. Дали им две пушки, на всякий случай. Основные силы двинулись вслед за отступающим противником. Две недели они играли с нами то в прятки, то в салочки, а когда увели достаточно далеко от Баязета, ловушка захлопнулась. Армия Фаик-паши окружила крепость. Тридцать тысяч сабель! Днем и ночью, волна за волной накатывали они на стены, но каждый раз защитникам удавалось их отбросить. Тогда турки решили взять измором. В крепости был запас продовольствия, скромный, конечно, по фунту сухарей в день на человека, но с водой дела обстояли еще хуже. Единственный колодец в цитадели наполнялся за счет ручьев, стекающих с гор. Турки забросали эти ручьи телами убитых и отравили колодец трупными ядами. Осталась дюжина бочонков с питьевой водой.
– У меня от ваших слов в горле пересохло, – Шишигин потянулся к графину с вобой, но передумал и сделал знак слуге налить вина. – Сколько же продержалась эта крепость?
– Двадцать два дня, – отчеканил Гукасов.
За столом раздались изумленные и восторженные возгласы.
– Но как? Как такое возможно?
– С Божьей помощью, господа, – эриванец пригладил роскошные усы, наслаждаясь общим вниманием. – Душной ночью, когда наши бойцы умирали от жажды и, казалось, что назавтра турки легко войдут в обессиленную крепость, с гор налетели тучи и пошел дождь. Настоящий ливень. Вселенский потоп! Бочки наполнились доверху, и котлы, и иная посуда. Солдаты сбрасывали сапоги и собирали в них воду про запас. Поразительно, как вели себя часовые на стенах – они не бросили своих постов, поддавшись безумному ликованию, по-прежнему зорко вглядывались в ночную мглу, изредка ловили струи дождя ртом или выжимали воду из рукавов своих промокших мундиров.
Стойкость дозорных встретили аплодисментами, все разговоры за столом стихли. Генералы прислушивались к рассказу Гукасова.
– А мы гонялись за призраками по горам и долинам, не подозревая о том, что творится в Баязете. Из крепости посылали гонцов, но турки всех перехватывали. Через две недели израненный казак добрался до нашего походного лагеря и рассказал о бедственном положении защитников цитадели. Мы пробивались с боями через турецкие редуты, выставленные в каждом ущелье, на любом направлении. Сабля покраснела от крови, я не считал поверженных врагов и собственных ран, а когда Эриваньский отряд прискакал к Баязету, турки трусливо разбежались, – Кавалерист надулся от гордости, но перед его глазами пронеслись печальные картины, увиденные на Кавказе, и голос зазвучал тише. – Господи, какими изможденными были наши солдаты, выходившие из ворот крепости. Они еле держались на ногах и не могли вымолвить ни слова. Поручик Томашевский отдал мне связку писем, которые каждый вечер писал своему отцу. Шепнул: “Прочтите!” и упал навзничь. Пока он беспробудно спал трое суток, я прочел эти письма. Эту исповедь. Этот дневник, в котором Томашевский описал со скрупулезной точностью не только происходившие события, но также свои страхи, отчаяние и надежду на скорое избавление от мучений. Я читал и не мог сдержать слез. Меня поразила жестокость мирного населения Баязета. Не диких башибозуков, а обычных османских мещан… Когда в первый день осады русские казаки пробивались к цитадели, преследуемые по пятам турецкой армией, горожане стреляли в них из окон, женщины бросали цветочные горшки, а дети выбегали из домов, чтобы добить раненых кинжалами или камнями. Представьте, господа! Голозадые звереныши – пять-шесть лет от роду, а уже переполнены ненавистью. Нет, что бы там не говорили, но жить с ними в мире не получится. Турки хотят уничтожить нас, выкосить под корень, – он залпом выпил бокал вина и яростно выдохнул, – а потому никакой пощады врагу!
Лаврентьев подождал, пока стихнут крики “Виват, Гукасов!” и аплодисменты, послюнил карандаш и вкрадчиво спросил:
– Но ведь это еще не вся история?
– Как вы угадали?! – простодушно спросил рассказчик. – Но угадали, не стану спорить. Я хотел добавить кое-что очень важное.
Генералы склонили головы, чтобы ловить каждое слово эриванца, а тот не торопился, вновь пригладил усы, выпил еще вина, и только потом огорошил собравшихся:
– Последней крепость покинула сестра милосердия.
– Мать честная! – ахнул Шишигин. – Там были женщины?
– Одна женщина. Жена подполковника Ковалевского. Она ухаживала за больными в ставропольском госпитале и все умоляла перевести ее в Баязет, чтобы быть поближе к мужу. Ей разрешили приехать, никто ведь не ожидал такого подвоха от османцев, – Гукасов помолчал, собираясь с мыслями. – Ковалевская прибыла за день до осады. Супруги провели вместе ночь, а утром подполковник уехал в разведку, осмотреть Ванскую дорогу. Он попросил жену приготовить обед, обещал не задерживаться. А через час налетело несметное войско, крепость взяли в кольцо. Ковалевский погиб у самых ворот, за шаг до спасения.
– Господь вседержитель! – перекрестился Лаврентьев.
– Бедная женщина, – прошептал Игнатьев.
– Она рыдала в лазарете над телом мужа, а враги уже наседали со всех сторон. Судьба крепости повисла на волоске, прорыва ждали с минуты на минуту. Тогда доктор протянул ей револьвер подполковника и сказал: “Сударыня, если турки ворвутся в крепость, вам лучше застрелиться. Так вы спасетесь от ужасной расправы, которую способны учинить эти изуверы”. Знаете, что ответила эта благородная женщина?
– Что? – Лаврентьев затаил дыхание, его карандаш замер над разлинованным листком.
– Она ответила: “В револьвере моего мужа осталось четыре патрона. Прежде, чем пустить пулю в висок, я пристрелю троих из этой своры бешеных псов”. Представляете, какое мужество? Крепость устояла и эта славная женщина с утра до ночи перевязывала раны солдат, отдавала свою еду тяжело больным, закрывала глаза отошедших в мир иной.
– Ангел Баязета! – восхищенно прошептал редактор “Русского инвалида”, уже примеряя заголовок для будущей статьи.
Красовцев встал, поднимая бокал.
– Я хочу провозгласить тост за…, – он повернулся к Гукасову, – Запомнили вы имя сестры милосердия?
– Александра Ефимовна, – подсказал эриванец.
– За Александру Ефимовну Ковалевскую!
– За всех павших героев, – подхватил Майдель, – и за тех, кто еще сражается с проклятыми турками.
– И за нашего императора-победоносца! – громыхнул Величко с другого конца стола.
Воздух взорвался от троекратного “Ура!”
Когда все выпили, застолье вновь разделилось на отдельные беседы.
– Победоносец, хех, – пробурчал
