Мужчины выворачивали шеи ей вслед или подмигивали с озорным видом. Женщины одергивали своих спутников и шепотом бранили взбалмошную особу.
«Смотри-ка, забыла надеть благопристойную шляпку, а в руках теребит черный цилиндр. Завлекает, развратница!»
«Зачем же сразу – развратница? Может, она потеряла кого?»
«Потеряла. Всякий стыд потеряла!»
На шипение и злобные взгляды Полина не реагировала, разве что временами зябко поводила плечами. Подбежал запыхавшийся Изместьев. Поручик переоделся в чистый костюм, но побриться не успел и волосы его беспорядочно торчали в разные стороны.
– Нигде нет! Я заглянул в каждое окно, расспросил проводников. Похоже, г-н Мармеладов здесь не появлялся. А поезд последний, сегодня на Москву больше не отправляют.
– Он придет, я верю, – упрямо твердила Полина.
– А если нет?
– Тогда я вернусь сюда с рассветом и буду караулить до заката. Если потребуется, то и третий день на этом перроне простою.
Жених утешительно заворковал:
– Душа моя, зачем же так мучить себя? Г-н Мармеладов выразился весьма недвусмысленно. Вы лишь тень из прошлого, а к прошлому он возвращаться не намерен, – Изместьев слегка напрягся и шумно задышал. – Почему же вы вдруг бросили недопитый чай и помчались на вокзал? Честно говоря, я не понимаю…
– Конечно, не понимаете! – вздохнула Полина. – При взгляде на меня, он вспоминает ту, в которой для него заключался весь мир. Ту, которой больше нет…
Полина сморгнула слезы и тут же широко распахнула глаза, опасаясь пропустить появление сыщика.
– Пусть он избегает меня сейчас, и в будущем мы никогда не увидимся, пусть. Но я должна попрощаться. Попрощаться и попросить прощения за то, что заставила приехать в этот город, где каждый шаг, каждый вдох причиняют ему невыносимую боль.
– Да кто он вообще такой? – пробормотал молодой офицер. – Вы ведь так и не объяснили, а я, признаться, слегка обескуражен той близостью…
– Александр, если вы осмелитесь ревновать…
– Нет-нет! И в мыслях не было, – поручик поскреб щетину на подбородке и поспешно вернулся к прежней теме. – Может быть, г-н Мармеладов заранее догадался, что вы приедете на вокзал, несмотря на все протесты, а потому выбрал другой путь?
– Это какой же? – забеспокоилась Полина.
– Да мало ли здесь закоулков?! Мог пробраться в обход, мимо угольных сараев. Или вышел через дальние пути к водонапорной башне и шмыгнул в первый вагон.
– Шмыгнул! Скажете тоже, – поморщилась девушка. – Стал бы он красться и таиться? Не такой у него характер. Пять минут назад, готова поклясться, его профиль мелькнул под золотым вензелем, где мы вчера стояли. Я поспешила на перрон, чтобы перехватить… Сейчас он появится, вот увидите.
Но и Полина, и ее жених ошибались.
Мармеладов даже близко не подходил к вокзалу, более того, он так и не забрал саквояж из гостиницы. Бесцельно бродил по улицам, заново узнавая скверы и набережные, измеренные стоптанными подметками много лет назад. Как раз в этот миг он поднялся на горбатый мостик через Екатерининский канал и зажмурился на заходящее солнце. Крепко зажмурился. Под веками проступили бесформенные пятна, они хаотично пульсировали, постепенно выравниваясь и обретая четкие очертания преогромнейшего дома.
Он надеялся, что этот проклятый дом снесли, или его сожрал до основания один из петербургских пожаров, но нет. Муравейник стоял на прежнем месте, в чем сыщик убедился, открыв глаза.
Ту стену, что выходила на канаву, перебелили, вот и все изменение, а вдоль по улице фасад оставался прежним, серо-желтым с темными пятнами, проступавшими от постоянной влажности. Все так же шмыгали под обоими воротами мелкие чины в худых шинельках, портные, кухарки, и прочий работный люд, торопившийся дотемна возвратиться в свои тесные, душные, унылые квартиры. Бородатые дворники все так же лениво гремели ключами, покрикивая на пьянчуг из питейного заведения, пытавшихся проскользнуть во двор, чтобы справить нужду. Дом этот тянул свою длинную тень к Мармеладову, наполняя его душу отчаянием и ужасом.
Сыщик простоял на мосту больше часа. Холодные струи дождя стекали за шиворот, но он не замечал этого. Не вздрагивал на оклики прохожих. Не думал про упущенный поезд, про забытый в гостинице саквояж или про полные карманы золота, с которыми в этих кварталах не только на закате, но и днем гулять опасно. Темная громада дома, постепенно скрадываемая наползающей ночью, опрокидывала его в омут воспоминаний. Давила на грудь тяжелым камнем, не давая вздохнуть. Высасывала годы, мысли, чувства. Он отгородился от всего мира, как тогда, в молодости, и замерзал в льдистой пустыни одиночества. Вновь и вновь проживал тот роковой день, час, миг, разделивший жизнь на “до” и “после”. Видел лица, искаженные временем, словно кривым зеркалом, слышал сдавленные шепоты и крики, уже не отделяя реальности от забытья. Он падал в бездну липкой петербургской безнадеги, не представляя, как сумеет оттуда выбраться.
В кромешной тьме зажегся крохотный огонек.
Искорка разгоралась все сильнее и сильнее, скользя по пропитанному маслом фитилю. Фонарщик закрыл стеклянную створку, дернул рычаг и шар, наполненный светом, вознесся над землей, разгоняя призраков. Через полминуты запылал еще один фонарь, потом следующий, потом еще два. Сыщик стряхнул оцепенение и пошел по освещенной набережной, навсегда выбрасывая Петербург из своих мыслей.
