Стасс Бабицкий
Шкура неубитого
I
Сыщик покачал головой.
– Нет, нет, нет. Я не поеду в Петербург, и не уговаривайте.
– Вот как? Вы прямо с порога распознали мои намерения? – насторожился Николай Игнатьев, дипломат из министерства иностранных дел.
– Нетрудно догадаться. Нас связывала всего одна история, да и та случилась больше года назад. За это время вы успели съездить в Константинополь, вернулись оттуда, избежав ареста по обвинению в шпионаже. Промчались галопом по Европам, посетив самых влиятельных монархов. Потом началась война с турками, вас назначили в Государственный совет, руководить комитетом по изобличению вражеских лазутчиков. И вдруг вы неожиданно появляетесь на пороге, говорите: «Здравствуйте, Родион Романович. Давненько не виделись!» При этом фальшиво улыбаетесь…
– Скажете тоже… Фальшиво, – насупился посетитель. – Я ведь могу и обидеться.
– Это вряд ли, Николай Павлович. Сотрудники вашего ведомства лишены эмоций, и обижаться не умеют. К тому же я не в упрек говорю. Вы просто не замечаете, как напряжено ваше лицо. Улыбка на нем смотрится так же нелепо, как шутовской колпак на похоронах.
– Не замечаете, – передразнил Игнатьев, поправляя пенсне. – А вы, выходит, все замечаете, г-н Мармеладов?!
– Может быть и не все, – пожал плечами сыщик, – но достаточно для того, чтобы сделать вывод. Я снова понадобился вам, чтобы изловить шпиона, а поскольку в Москве турецким засланцам делать нечего, вы пришли позвать меня в Петербург. Стало быть, давний сообщник Мехмет-бея[1] нанес новый удар. Как его называл торговец пряностями? Бейаз айы[2]?
– Именно так. Белый медведь вредит на всех фронтах, а вычислить предателя мы так и не сумели, Позвольте, я присяду, – дипломат кивнул на оттоманку в углу, – и расскажу все по порядку.
– Чувствуйте себя, как дома, – Мармеладов привычным жестом подвинул к себе чистый лист и обмакнул перо в чернильницу, чтобы делать пометки.
– Не нужно записывать, – вежливо, но твердо предупредил Игнатьев. – Сведения, которые я сообщу, хранятся в строжайшем секрете.
– Как прикажете, – сыщик откинулся в кресле, демонстративно скрестив руки на груди.
– Ну вот, теперь вы обиделись! Родион Романович, не поймите превратно. Вам я могу довериться, бумаге – никогда. Если враги Отечества завладеют хотя бы обрывками записей нашей беседы, случится страшное. Мы… – дипломат перекрестился, глядя в окно на купола церкви. – Не приведи Господь! Мы проиграем войну.
– Все газеты пишут о сражениях на Балканах и подвигах русской армии, – возразил Мармеладов, – причем так много и часто, что я совсем перестал их читать.
– Перестали? Вас что же, не волнует, выиграем мы войну или проиграем?
– Честно говоря, ни капельки не волнует, – признался сыщик. – Война – это жестокая схватка двух бездушных убийц. Какая разница, кто победит? Будь я судьей, отправил бы предводителей обеих армий на эшафот, причем триумфатора вперед проигравшего, ведь триумфатор погубил куда больше людей – и своих, и чужих.
– Не подозревал в вас подобного чистоплюйства. И наивной веры, что в газетах печатают одну только правду, тоже не ожидал. Газеты сообщают то, что им позволено. Каждая буква на каждой странице дотошно изучается цензорами. Народу нельзя знать, насколько скверно идут дела, – Игнатьев помолчал с минуту, перекатывая неприятное слово на языке. – Скверно… Скверно… Да, лучше и не скажешь. Изначально наш Генштаб строил весь план войны на внезапном вторжении. Тайно проводим армию по территории Румынии, молниеносно форсируем Дунай, переходим через Балканские горы, а там уже и до Константинополя рукой подать. Пока турки сообразят, что к чему и стянут войска на защиту столицы, мы схватим султана за горло, и этот трусливый щенок подпишет капитуляцию. А для того, чтобы запутать противника, первым должен был выступить Кавказский корпус – пошуметь, обстрелять пару крепостей и убедить военачальников Османской империи, что русские идут на Карс и Эрзурум. Идеальную кампанию замыслили, но вмешался Белый медведь и спутал все карты! Он сообщил Надир-паше[3], что основные силы русских двинутся в Болгарию, а на Кавказе мы готовим дымовую завесу. И что вы думаете? Османские агенты подняли мятеж в Абхазии. Пришлось спешно менять планы. Наши войска выдвинулись к Сухуму, отбили его малой кровью. А ночью подошли пять турецких броненосцев, обстреляли город из пушек, и кровь пролилась великая. Прозевали мы налет османской эскадры.
Дипломат вздохнул и закашлялся. Сыщик протянул стакан воды.
– Это лишнее… Кх-м! А, впрочем, благодарю.
Игнатьев пил медленно, поглядывая на собеседника из-под прикрытых век.
– Мы понадеялись, что на том злоключения кончатся… Пустые надежды, Родион Романович. Беды только начинались. Когда армия подошла к Дунаю, там ждала речная флотилия турок. Это был жестокий удар, ведь про неприметный брод у Зимницы османцы прежде не знали. Наша разведка доложила, что этим путем часто пользуются болгарские контрабандисты, именно потому, что он совершенно безопасен, – дипломат барабанил пальцами по донышку пустого стакана. – А тут вражеские мониторы[4] с пушками. Но отступать и искать другие пути – невозможно, это означало бы провал всей кампании. Решили прорываться на вражеский берег с боем. Дождались безлунной ночи, переодели солдат в зимние мундиры – они черные, в темноте не так приметны. Турки эту хитрость быстро раскрыли. Дали несколько залпов картечью. Тысяча убитых за полчаса, представьте себе… Но это еще не самое страшное.
– Что может быть страшнее гибели тысячи людей за раз? – бесцветным голосом спросил Мармеладов.
– Да я не о людях говорю, Родион Романович, ну как вы не поймете?! Судьба государства нашего на волоске. Ведь карту намеченной переправы через Дунай видели избранные офицеры Генерального штаба. Столпы Отечества. Герои былых сражений. До сих пор не верится, что турки завербовали кого-то из них… Ради чего генерал может предать империю? Даже если плюнуть на честь мундира и дворянскую кровь, – к сожалению, для многих это пустые слова… Но на армию сейчас льются миллионы казенных денег. Армейские начальники закормлены до состояния осоловевших свиней и почивают в лужах из чистого золота. Куда им еще?!
– Иуды, обычно, серебром берут, – пробормотал сыщик.
– А? Что? Какое серебро? – прищурился Игнатьев. – Не понимаю, о чем вы…
– Для предателя обычно не так важна ценность чеканной монеты, – пояснил Мармеладов. – Не думаю, что Иуда заявлял первосвященникам: “За тридцать сребреников продам Христа, а за двадцать
