– Абсолютно одинаковая, старик. Она всегда похожа на атомную бомбу, разорвавшуюся на клубничном поле. А клубника – это ты!
– Мой друг Хайсам думает, что если не читать романов о любви, то никогда и не влюбишься.
– Скажи ему, что ничего он не понимает.
– Никогда не посмею, папа… но это не страшно, у меня еще есть время, чтобы составить собственное мнение. Что это за книги?
Я взял одну наугад. Папа подошел ко мне и заглянул через плечо.
– Анри Бордо… «Роквийарды»…[41] Никто сегодня такого не читает… история одной семьи… отца и сына… Да, никто больше о нем не вспоминает… Плохая книга…
– Не как Александр Дюма?
– Нет, не как Александр Дюма. Идем?
– Да, папа.
На огромной карте он показал мне маршрут, которым мы поедем. Отец перечислил кучу названий, вероятно, ему знакомых, но мне они совершенно ни о чём не говорили. Мы спустились обратно в «Канаду». Одна-единственная маленькая лампочка слабо освещала длинную и узкую комнату, рассеивая желтоватый, немного грязный и липкий свет. Отец доверил мне длинный список вещей, которые предстояло развезти по адресам. Я вслух называл ему предметы, а он доставал их с полок. Забавно было ходить вот так, вдвоем, по следам дедушки.
– Оригинал «Шаббата» Мориса Сакса[42] для братьев Делаландов?
– Есть!
Я поставил галочку напротив упомянутого предмета.
– Десять путеводителей по Лавалю для мадам Пти-Мириу?
– Есть! Отлично!
– Ортопедический протез, якобы принадлежавший Саре Бернар[43], для подполковника Момора?
– У меня!
– Рукописное письмо маршала Лиоте[44] для отца Лелё?
– Чудно!
Мы погрузили свертки в «панар».
– Мы с тобой отличная команда, папа? – спросил я.
– Да, замечательная, – ответил он с улыбкой в голосе.
* * *
Чуть позже мы снова углубились в ночь. «Панар» был битком завален свертками, а мы походили на Дедов Морозов. Наша машина ехала направо, налево, выделывая всякие причудливые спагетти по городу. Мне казалось, что мы совсем заблудились и будем колесить так часы напролет, как какие-то клоуны. Папа рассказывал о своем журнале, о клиентах, крайне чувствительных натурах, с которыми следовало обращаться осторожно, – но его голос доносился откуда-то издалека. Иногда я почти засыпал, папа оставлял меня в машине, и я видел, как он удалялся с огромной коробкой в руках и исчезал за дверью. Один раз я заметил, как он вынырнул посреди темноты из какого-то здания и помчался к машине, как к своему Ноеву ковчегу, а на балконе появился мужчина в халате и принялся выкрикивать в адрес папы оскорбления.
– Чего он от тебя хочет?
Папа вытер лицо большим носовым платком.
– Не знаю. Каждый раз одно и то же. Когда я еще там, наверху, всё в порядке, он выглядит довольным, а потом, пока я спускаюсь по лестнице, что-то случается. Видимо, это просто сильнее его, ему просто необходимо меня оскорблять.
Мы проехали мимо уснувшего ботанического сада и добрались до отеля «Лютеция».
– Помнишь ту передачу про концлагеря?
– Да, помню, туда отправляли евреев…
– Не только евреев, но да, многие заключенные были евреями… ну, когда они в конце концов вернулись из лагерей, те, кто не умер… их поместили в этот отель…
– Красивый отель… должно быть, им понравилось! А комнат на всех хватило?
– Они сюда не отдыхать приехали, балбес, их просто собрали вместе, чтобы они воссоединились с семьями и нашли жилье.
– То есть это что-то вроде сортировочной станции?
– Можно и так сказать.
– Я рассказал Хайсаму про эту передачу, потому что, знаешь, он вроде как одновременно египтянин, турок и еврей…
– Всё вместе?
«Панар» катил на юг по пустой магистрали.
– Да, всё вместе… Он очень умный, поэтому ему ни к чему быть как все. Короче, я так и не понял, как это работает… Он мало болтает… Так вот, когда я ему рассказал про передачу, он уже знал о нашистах…
– Нашистах?
– Ну да, немецких солдатах, если хочешь…
– Нацисты…
– Пусть будут нацисты… короче, Хайсам рассказал мне, что из кожи евреев делали абажуры, а их волосами набивали подушки… Я, конечно, знаю, что Хайсам очень умный и ему известно практически всё на свете, но тут я ему не поверил.
– И был неправ, потому что это правда.
– Да ну?
* * *
– Да ну? – повторила Мари-Жозе в уже-не-знаю-какой раз. – Ты уверен?
Я попытался поумничать, рассказав ей обо всех технических деталях, которые запомнил из того, что говорил отец о «Дине-54». Однако прекрасно видел, что эта болтовня не очень ей интересна. Я снова вспомнил, как она сделала вид, будто меня не заметила, и подумал, что Мари-Жозе, наверное, уже надоело, что я всё время околачиваюсь рядом. Иногда мне было жаль самого себя, особенно когда я пытался вспомнить сложные музыкальные термины, чтобы ее впечатлить.
Прямо перед собой я держал в руках букет для ее мамы – всё утро я прятал его в рюкзаке, так что он сложился вчетверо. Я был рад, что догадался купить искусственные цветы: они дороже, но дольше стоя́т, к тому же это от чистого сердца. Мы спускались по дороге к деревне. На площади устанавливали ярмарочные палатки.
– Видела? – заметил я. – Будет ярмарка.
Мари-Жозе пожала плечами. Казалось, она пряталась за сиявшей на солнце копной волос.
– Что с тобой? У тебя слезы…
– Да нет, это пыльца.
– Волшебная?
Она улыбнулась. Но как-то криво. А потом сказала:
– Хочешь, можем поиграть в Хелен Келлер.
Чтобы играть в Хелен Келлер, нужно прикинуться слепым и идти с закрытыми глазами на голос другого человека.
Мари-Жозе пошла вперед, вытянув руки, как лунатик, а я побежал за ней.
– Осторожно, почтовый ящик. Слева… вот… теперь прямо… Перешагни собачью какашку… Слишком поздно… ладно, идем дальше…
* * *
Мы сели на скамейку. Несколько мужчин перед нами играли в петанк. Небо стало серым и плотным, словно вот-вот пойдет снег. Она заговорила первой:
