class="p1">Мне хочется выскочить из-за стола и спросить, почему они передумали, но я остаюсь на своем месте. Покупатели ждали в очереди больше часа, и родители, раскритиковавшие меня за эту книгу, не заслуживают особого отношения.
Я наблюдаю, как они постепенно, шаг за шагом, приближаются ко мне, и когда наконец они оказываются у столика, я говорю:
— Рада видеть вас здесь.
Муля высоко приподнимает воротник, словно защищаясь от холода, который от меня исходит, а папа откашливается, прочищая горло. Наконец он произносит:
— Мы гордимся тобой, и неважно, что думают твои сестры.
Я не удивлена, что оливковую ветвь мира мне вручает именно он, а не мама. Когда я черпала материал для своих ранних книг в собственной семье, это никого не беспокоило, кроме матери. Пулю это, кажется, даже забавляло.
Мать отмалчивается, ни одного доброго слова от нее. Видимо, я должна поблагодарить ее уже за то, что она не отчитывает меня.
— Спасибо, Пуля! — Я чмокаю его в щеку. — Юнити в конце концов не возражала, хотя вряд ли можно найти более ярую фашистку, чем она.
Юнити прислала мне единственное письмо, в котором просила не публиковать книгу, но потом между нами вновь наладилась обычная легкомысленная болтовня с подтруниванием и упоминаниями Гитлера.
— Но Дианы-то здесь нет, как видишь. — Муля многозначительно обводит зал взглядом. — Ты ужасно расстроила ее и Мосли. Ты все превращаешь в шутку.
— А надо было представить это все как трагедию? Лучше смотреть на жизнь легко, чем мрачно. И, между прочим, я вычеркнула из книги три главы про капитана Джека по их просьбе, можно сказать, по их требованию, и теперь ни он, ни его движение вообще не появляются в тексте, лишь косвенные отсылки. И все-таки Диана не хочет меня видеть.
— А чего ты ожидала? «Потасовка» высмеивает чернорубашечников. Фашистское движение — не повод для насмешек, твои сестры очень верят, что оно изменит мир к лучшему, — продолжает Муля.
Что, черт возьми, она несет? Диана перетянула Мулю на свою сторону? Или недавняя поездка в Мюнхен, где, как я слышала, Гитлер кивнул ей, так повлияла на нее?
— Если это движение так сильно, как они думают, то немного смеха не разрушит его, — говорю я.
— Опять ты шутишь, Нэнси. Но твои шутки не заманят сегодня вечером твою сестру в «Хэтчардс».
— Однако они помогут оплатить счета. Если бы не доход от книги, мы с Питером не смогли бы оплатить аренду Роуз-коттеджа. Диане о таких вещах не приходится беспокоиться.
Я могла бы огорчить родителей и вызвать их сочувствие вместо гнева, если бы рассказала, куда деваются деньги, которые я по глупости несу домой: Питер вытаскивает их из моего кошелька и тратит на выпивку и азартные игры.
Муля открывает рот и тут же закрывает его. Что они с Пулей могут сказать? Их с отцом неудачные финансовые инвестиции на фоне мирового экономического кризиса оставили нас, семерых детей, без финансовой подушки, которая есть у большинства наших сверстников. И теперь каждый из нас должен сам себе прокладывать путь в этом мире.
Может, поэтому бойкот со стороны Дианы так ужасно меня огорчает? Потому что я чувствую, что меня уже бросили на произвол судьбы родители, а потом предал и обманул еще и Питер? Поверить не могу, что Диана отказалась от меня из-за слепой преданности мужчине, который поставил ее в двусмысленное положение, сделав своей любовницей и отказавшись на ней жениться. Диана жертвует своей семьей ради него, в то время как он не отказывает себе ни в одном эгоистичном удовольствии ради нее, если верить слухам о его непотребных отношениях с невесткой.
Боже мой, как далеко Диана готова зайти ради Мосли?
Глава двадцать третья
ДИАНА
28 июня 1935 года
Мюнхен, Германия
Руины замка, осенние поля, высокие церковные шпили, время от времени заснеженные вершины гор. Пейзажи Германии за окном мчащейся машины напоминают Диане французские, отличаются только дорожные знаки. Как чудесно и привольно ехать из одной страны в другую в полном одиночестве, в волосах — ветер, руки — на руле.
«Без сомнения, — думает она, — эта машина — лучший подарок из всех, что М когда-либо мне делал».
Он подарил ей этот гладкий серебристый «вуазен» с изогнутой крышей и вытянутым капотом недавно, во время поездки в Париж. За рулем она чувствует себя африканской кошкой, мчащейся по саванне. Она рада, что машина уже ждала ее в Париже, когда Юнити позвала ее к себе.
Удивительно, что сейчас так много зависит от Юнити. Ее странная младшая сестра приобрела такое влияние благодаря настойчивости и одержимости. Именно сейчас, когда Бабá обеспечила М неожиданную поддержку, Диана отчаяннее всего нуждалась в том трофее, который наметила себе еще в первый Партайтаг. Приближение к цели воодушевляет Диану, и одновременно улетучивается ее досада на Нэнси, которая, несмотря на протесты сестры, опубликовала роман.
Диана заканчивала сеанс позирования русскому художнику-мозаичисту, Борису Анрепу, для вестибюля Лондонской национальной галереи, когда прибыл посыльный. Анреп попросил одиннадцать друзей позировать для мозаичных изображений девяти муз, плюс Аполлона и Диониса, которые он собирал на полу холла знаменитого музея. Избранные модели облачились в тоги и застыли в томных позах — Клайв Белл в роли Диониса, Вирджиния Вулф в роли Клио, Грета Гарбо в роли Мельпомены и Диана в роли Полигимнии, музы духовной музыки и ораторского искусства. Почтальон в униформе вручил ей конверт с пометкой «срочно». На мгновение ее сердце бешено забилось, она испугалась, не случилось ли что с Джонатаном или Десмондом, за которыми сейчас присматривал Брайан.
Она извинилась перед Анрепом и другими моделями и отошла в тихий уголок Национальной галереи, дрожащей рукой вскрыла конверт. Записка была от Юнити: «Немедленно приезжай в Мюнхен. Я встретилась с НИМ. И он хочет познакомиться с тобой». В волнении Диана тем же вечером отправилась в Париж, чтобы дальше поехать за рулем «вуазена».
Пейзаж меняется, он уже не такой буколический, более урбанистичный, но все равно по-баварски живописный, если, конечно, не обращать внимания на следы недавней войны. Начинают мелькать дома с двускатными крышами в стиле Тюдоров, выстроившиеся вкруг центральных площадей и церквей, полей становится все меньше, постепенно деревни сливаются в один разросшийся город. Диана въезжает в Мюнхен, и сегодня он кажется ей таким же прекрасным, как в тот день, когда она приехала сюда впервые. Интересно, она так обожает немецкую архитектуру и облик здешних городов, потому что дедушка прививал младшим Митфорд любовь ко всему тевтонскому? Или это потому, что каждая поездка сюда на шаг приближает ее к полному обладанию М, ведь она знакомится со все более
