— Ну, хорошо, — сказал я, сунув письмо в карман. — Это делопока теперь кончено. Крафт, послушайте. Марья Ивановна, которая, уверяю вас,многое мне открыла, сказала мне, что вы, и только один вы, могли бы передатьистину о случившемся в Эмсе, полтора года назад, у Версилова с Ахмаковыми. Явас ждал, как солнца, которое все у меня осветит. Вы не знаете моего положения,Крафт. Умоляю вас сказать мне всю правду. Я именно хочу знать, какой он человек,а теперь — теперь больше, чем когда-нибудь это надо!
— Я удивляюсь, как Марья Ивановна вам не передала всегосама; она могла обо всем слышать от покойного Андроникова и, разумеется,слышала и знает, может быть, больше меня.
— Андроников сам в этом деле путался, так именно говоритМарья Ивановна. Этого дела, кажется, никто не может распутать. Тут черт ногупереломит! Я же знаю, что вы тогда сами были в Эмсе…
— Я всего не застал, но что знаю, пожалуй, расскажу охотно,только удовлетворю ли вас?
II
Не привожу дословного рассказа, а приведу лишь вкратцесущность.
Полтора года назад Версилов, став через старого князяСокольского другом дома Ахмаковых (все тогда находились за границей, в Эмсе),произвел сильное впечатление, во-первых, на самого Ахмакова, генерала и ещенестарого человека, но проигравшего все богатое приданое своей жены, КатериныНиколаевны, в три года супружества в карты и от невоздержной жизни уже имевшегоудар. Он от него очнулся и поправлялся за границей, а в Эмсе проживал для своейдочери, от первого своего брака. Это была болезненная девушка, лет семнадцати,страдавшая расстройством груди и, говорят, чрезвычайной красоты, а вместе с теми фантастичности. Приданого у ней не было; надеялись, по обыкновению, на старогокнязя. Катерина Николавна была, говорят, доброй мачехой. Но девушка почему-тоособенно привязалась к Версилову. Он проповедовал тогда «что-то страстное», повыражению Крафта, какую-то новую жизнь, «был в религиозном настроении высшегосмысла» — по странному, а может быть, и насмешливому выражению Андроникова,которое мне было передано. Но замечательно, что его скоро все невзлюбили.Генерал даже боялся его; Крафт совершенно не отрицает слуха, что Версилов успелутвердить в уме больного мужа, что Катерина Николавна неравнодушна к молодомукнязю Сокольскому (отлучившемуся тогда из Эмса в Париж). Сделал же это непрямо, а, «по обыкновению своему», наветами, наведениями и всякими извилинами,«на что он великий мастер», выразился Крафт. Вообще же скажу, что Крафт считалего, и желал считать, скорее плутом и врожденным интриганом, чем человеком,действительно проникнутым чем-то высшим или хоть оригинальным. Я же знал ипомимо Крафта, что Версилов, имев сперва чрезвычайное влияние на КатеринуНиколавну, мало-помалу дошел с нею до разрыва. В чем тут состояла вся эта игра,я и от Крафта не мог добиться, но о взаимной ненависти, возникшей между обоимипосле их дружбы, все подтверждали. Затем произошло одно странноеобстоятельство: болезненная падчерица Катерины Николавны, по-видимому,влюбилась в Версилова, или чем-то в нем поразилась, или воспламенилась егоречью, или уж я этого ничего не знаю; но известно, что Версилов одно время всепочти дни проводил около этой девушки. Кончилось тем, что девица объявила вдруготцу, что желает за Версилова замуж. Что это случилось действительно, это всеподтверждают — и Крафт, и Андроников, и Марья Ивановна, и даже однаждыпроговорилась об этом при мне Татьяна Павловна. Утверждали тоже, что Версиловне только сам желал, но даже и настаивал на браке с девушкой и что соглашениеэтих двух неоднородных существ, старого с малым, было обоюдное. Но отца этамысль испугала; он, по мере отвращения от Катерины Николавны, которую преждеочень любил, стал чуть не боготворить свою дочь, особенно после удара. Но самойожесточенной противницей возможности такого брака явилась сама КатеринаНиколавна. Произошло чрезвычайно много каких-то секретных, чрезвычайнонеприятных семейных столкновений, споров, огорчений, одним словом, всякихгадостей. Отец начал наконец подаваться, видя упорство влюбленной и«фанатизированной» Версиловым дочери — выражение Крафта. Но Катерина Николавнапродолжала восставать с неумолимой ненавистью. И вот здесь-то и начинаетсяпутаница, которую никто не понимает. Вот, однако, прямая догадка Крафта наосновании данных, но все-таки лишь догадка.
Версилов будто бы успел внушить по-своему, тонко инеотразимо, молодой особе, что Катерина Николавна оттого не соглашается, чтовлюблена в него сама и уже давно мучит его ревностью, преследует его,интригует, объяснилась уже ему, и теперь готова сжечь его за то, что он полюбилдругую; одним словом, что-то в этом роде. Сквернее всего тут то, что он будтобы «намекнул» об этом и отцу, мужу «неверной» жены, объясняя, что князь былтолько развлечением. Разумеется, в семействе начался целый ад. По инымвариантам, Катерина Николавна ужасно любила свою падчерицу и теперь, какоклеветанная перед нею, была в отчаянии, не говоря уже об отношениях к больномумужу. И что же, рядом с этим существует другой вариант, которому, к печалимоей, вполне верил и Крафт и которому я и сам верил (обо всем этом я ужеслышал). Утверждали (Андроников, говорят, слышал от самой Катерины Николавны),что, напротив, Версилов, прежде еще, то есть до начала чувств молодой девицы,предлагал свою любовь Катерине Николавне; что та, бывшая его другом, дажеэкзальтированная им некоторое время, но постоянно ему не верившая ипротиворечившая, встретила это объяснение Версилова с чрезвычайною ненавистью иядовито осмеяла его. Выгнала же его формально от себя за то, что тот предложилей прямо стать его женой ввиду близкого предполагаемого второго удара мужа.Таким образом, Катерина Николавна должна была почувствовать особенную ненавистьк Версилову, когда увидела потом, что он так открыто ищет уже руки еепадчерицы. Марья Ивановна, передавая все это мне в Москве, верила и тому идругому варианту, то есть всему вместе: она именно утверждала, что все этомогло произойти совместно, что это вроде la haine dans l’amour,[23] оскорбленнойлюбовной гордости с обеих сторон и т. д., и т. д., одним словом, что-то вродекакой-то тончайшей романической путаницы, недостойной всякого серьезного издравомыслящего человека и, вдобавок, с подлостью. Но Марья Ивановна была исама нашпигована романами с детства и читала их день и ночь, несмотря напрекрасный характер. В результате выставлялась очевидная подлость Версилова,ложь и интрига, что-то черное и гадкое, тем более что кончилось действительнотрагически: бедная воспламененная девушка отравилась, говорят, фосфорнымиспичками; впрочем, я даже и теперь не знаю, верен ли этот последний слух; покрайней мере его всеми силами постарались замять. Девица была больна всего двенедели и умерла. Спички остались, таким образом, под сомнением, но Крафт и имтвердо верил. Затем умер вскорости и отец девицы, говорят, от горести, котораяи вызвала второй удар, однако не раньше как через три месяца. Но после похорондевицы молодой князь Сокольский, возвратившийся из Парижа в Эмс, дал Версиловупощечину публично в саду и тот не ответил вызовом; напротив, на другой же деньявился на променаде как ни в чем не бывало. Тут-то все от него и отвернулись, вПетербурге тоже. Версилов хоть и продолжал некоторое знакомство, но совсем вдругом кругу. Из светского его знакомства все его обвинили, хотя, впрочем, малокто знал обо всех подробностях; знали только нечто о романической смертимолодой особы и о пощечине. По возможности полные сведения имели только два-трилица; более всех знал покойный Андроников, имея уже давно деловые сношения сАхмаковыми и особенно с Катериной Николавной по одному случаю. Но он хранил всеэти секреты даже от семейства своего, а открыл лишь нечто Крафту и МарьеИвановне, да и то вследствие необходимости.
