в Ахалцык из Эривани. "Что нового в Эривани?" спросил я его. — "В Эривани чума, — отвечал он; — а что слыхать об Ахалцыке?" — "В Ахалцыке чума", отвечал я ему. Обменявшись сими приятными известиями, мы расстались.
Пушкин. Путешествие в Арзрум, II.
После 11 июня.
Кар-Агачи [на пирушке у драгунского офицера Панкова].
* Я уже запаздывал и спешил итти, но подгулявшие офицеры еще удерживали меня, да, спасибо, выручил Александр Сергеевич. Обращаясь к офицерам, он сказал: "Господа, пусть идет, у него есть дело". Потом ко мне: "Смотри же, Ханженков, — на обратном пути к нам поскорее, а если не заедешь, то назову тебя злодеем*.
Рассказ Кавказского ветерана о Пушкине (Со слов есаула П. Г. Ханженкова записал В. Пашков). "Берег" 1880, № 97, стр. 2. — Перепеч. "Саратовский Дневник" 1880, № 143.
*… Караяни вызвал Панкова на дуэль… оба обратились к Пушкину с просьбой — быть у них секундантом… Видя, что убеждения не помогли, огорченный и задумавшийся Пушкин… сказал: "Хорошо, господа, у одного из вас я буду секундантом по жребию, а другого секунданта вы позволите выбрать мне". Согласны?" — Караяни и Панков согласились.
Рассказ Кавказского ветерана о Пушкине (Со слов есаула П. Г. Ханженкова записал В. Пашков). "Берег" 1880, № 97, стр. 2.
[Во время дуэли].
*… Когда соперники стали на указанных местах с пистолетами, тогда Пушкин, обращаясь к ним, сказал: "Господа, — прошу слушать команду — стрелять по третьему разу. Начинаю: раз". Вдруг заиграл оркестр музыкантов, искусно скрытый в рощице, а мы, офицеры, каждый с двумя бутылками шампанского в руках, мгновенно стали между Караяни и Панковым… Такая неожиданность сильно их озадачила, и они зароптали, особенно Караяни. Но тут уже Александр Сергеевич действовал как истинный гений-примиритель… Помню слова Пушкина: "Господа, если совершится убийство, то оно погубит и меня с вами, и всех нас. Умоляю вас именем бога и России— помиритесь!"
Рассказ Кавказского ветерана о Пушкине (Со слов есаула П. Г. Ханженкова записал В. Пашков). "Берег" 1880, № 97, стр. 2.
Однажды Пушкин коснулся аристократического начала, как необходимого в развитии всех народов; я же щеголял тогда демократизмом. Пушкин, наконец, с жаром воскликнул: "Я не понимаю, как можно не гордиться своими историческими предками! Я горжусь тем, что под выборною грамотой Михаила Федоровича есть пять подписей Пушкиных". Тут Раевский[230] очень смешным сарказмом обдал его, как ушатом воды, и спор наш кончился.
М. В. Юзефович[231]. Воспоминания о Пушкине. РА 1880, III, стр. 439.
Однажды на мой вопрос, как удалось ему не поддаться тогдашнему обаянию Жуковского или Батюшкова и не попасть даже на школьной скамье в их подражателей, Пушкин отвечал: "Я этим обязан Денису Давыдову[232]. Он дал мне почувствовать, что можно быть оригинальным".
М. В. Юзефович. Из памятных заметок. РА 1874, II, стр. 732.
На Кавказе [при встрече двух отрядов казаков].
Обе толпы съехались и обнялись на конях, при свисте пуль, в облаках дыма и пыли. Обменявшись известиями, они расстались и догнали нас с новыми прощальными выстрелами. "Какие вести? — спросил я у прискакавшего ко мне урядника — "все ли в доме благополучно?" — Слава богу, — отвечал он, — старики мои живы, жена здорова. — "А давно ты с ними расстался?" — Да, вот уже три года, хоть по положению надлежало бы служить только год. — "А скажи, — прервал его молодой армейский офицер, — не родила ли у тебя жена во время отсутствия?" — Ребята говорят, что нет, — отвечал веселый урядник. — "А не б[лядовал]а ли без тебя?" — Помаленьку, слышно, д[авал]а. — "Что же, побьешь ты ее за это?" — А зачем ее бить? Разве и я безгрешен? — "Справедливо; а у тебя, брат, — спросил я другого казака, — так ли честна хозяйка, как у урядника?" — Моя родила, — отвечал он, стараясь скрыть свою досаду. — "А кого бог дал?" — Сына. — "Что ж, брат, побьешь ее?" — Да посмотрю: коли на зиму сена припасла, так и прощу, — коли нет, так побью. — "И дело, — подхватил товарищ, — побьешь ее, да и будешь горевать, как старик Черкасов; смолоду был он дюж и горяч; случился с ним тот же грех, как с тобой; поколотил он хозяйку так, что она после того 30 лет жила калекой. С сыном его случилась та же беда. И тот было стал колотить молодицу, а старик-то ему: "Слушай, Иван, — оставь ее; посмотри на мать: и я смолоду поколотил ее за то же, да и жизни не рад". — Так и ты, продолжал урядник, — жену-то прости, а [выблядка] посылай чаще по дождю"… — Ладно, ладно, посмотрим, — отвечал казак. —"А в самом деле, — спросил я, — что ты сделаешь с [выблядком]?" — Да что с ним делать? Корми, да отвечай за него, как за родного. — "Сердит, — шепнул мне урядник: — теперь жена не смей и показаться ему, — прибьет до смерти". Это заставило меня размышлять о простоте казачьих нравов. "Каких лет у вас женятся?" — Да лет 15-ти. — "Не слишком ли рано? Муж не сладит с женой". — Свекор, если добр, так поможет.
Пушкин. Путешествие в Арзрум. [Отрывок, уничтоженный П. В. Анненковым и сохранившийся в копии в черновых записях]. Ефремов, V, стр. 225–226. — Ср. В. Е. Якушкин. О Пушкине, стр. 173.
16 июня.
[Лагерное расположение на вершине Соганлугского хребта при реке Инжа-Су. В палатке Н. Н. Раевского].
Не могу описать моего удивления и радости, когда тут А. С. Пушкин бросился меня целовать, и первый его вопрос был: "Ну, скажи, Пущин: где турки, и увижу ли я их; я говорю о тех турках, которые бросаются с криком и оружием в руках. Дай, пожалуйста, мне видеть то, за чем сюда с такими препятствиями приехал!" — "Могу тебя порадовать: турки не замедлят представиться тебе на смотр: полагаю даже, что они сегодня вызовут нас из нашего бездействия; если же они не атакуют нас, то я с Бурцовым[233] завтра непременно постараюсь заставить их бросить свою позицию, с фронта неприступную, движением обходным, план которого отсюда же понесу к Паскевичу, когда он проснется"[234].
М. И. Пущин[235]. Встреча с Пушкиным на Кавказе. Майков, стр. 388.
Середина июля.
При чтении "Бориса Годунова" случился забавный эпизод. Между присутствовавшими был генерал М[ерлини?][236], известный прежде всего своим колоссальным педантизмом. Во время сцены, когда самозванец, в увлечении, признается Марине, что он не настоящий Димитрий, М[ерлини?] не выдержал и остановил Пушкина: "Позвольте, Александр Сергеевич, как же такая неосторожность со стороны самозванца? Ну, а если она его выдаст?" Пушкин с заметною досадой: "Подождите,
