лыжне ничего не распознаешь.
Лыжи по снежку скользят бесшумно, накатисто, никаких почти усилий для этого не требовалось, знай только ноги переставляй. Ларька бежал и бежал, зажав обе палки под мышками, нигде не останавливаясь, не притормаживая, — он еще издали видел, что очередной капкан опять пуст, как был поставлен в начале зимы, так и стоит, никем не потревоженный. Лишь два капкана за все это время сработали: в один попала и замерзла сойка — так ей и надо, допрыгалась, дура горластая; другой спустила мышь, которую дужки схватили и чуть ли не перерезали насовсем поперек тела. И сойка, и мышь целую неделю торчали в капканах, потом их Игнатий вынул, однако никуда не выбросил, а подвесил вдобавок к приманкам, над этими же капканами.
Ларька до того слабо верил в удачу, до того привык к пустым капканам, что, когда вдруг увидел рыжий, огненный вихрь, вьющийся возле одной дуплянки, он так и остолбенел, выпустив палки из подмышек... Куница! Да еще живая, целехонькая! Наконец-то!
Взяв зачем-то на изготовку ружье, будто в капкане волк или медведь сидел, Ларька суматошно подкатил к дуплянке. Куница бесновалась на проволоке, как собачонка на привязи. Она прыгнула от Ларьки на елку, гибко сновала между веток, пряталась за ствол, высовывая лишь маленькую треугольную головку с одним ухом. Ухо, наверное, в драках потеряла. Старая, пожившая, должно быть, куница.
Ах, как она была хороша! Как нарядно желтело пятно на горле и грудке, как волновался, переливаясь многоцветьем, длинный и густой мех, как летал за ней неотступно пушистый хвост, помогая управлять длинным телом! И никакого вроде испуга на хищной звериной мордочке. Или звериный лик не очень понятен человеку?
Капкан совсем немного защемил ей ногу. Кроме того, лапа под дужками была начисто отгрызена. Почему она не смогла вырваться?
То, что куница окажется живой, Ларька никак не предполагал. Что же с ней делать теперь? Как в таких случаях поступает Игнатий? Берет, наверно, палку, хлоп по голове — и готово. Этот бугай все может, у этого живодера рука не дрогнет. Вон как он с телками и кабанами управляется. Лучший в деревне резальщик. По-чешет-почешет кабану за ухом, тот разнежится, разляжется, Игнатий ему левую переднюю ногу оттянет — тык ножом, в сердце точно, кабан только схрюкает. А телку или корове кровь из горла так выпустит, что ни капли мимо подставленного тазика не прольется. Ему по осени за работу столько надают свежатины, что и своей скотины держать не надо.
Ларька выломал из коряжины увесистый сук, отмотал проволоку от перекладины, оторвал вцепившуюся в дерево куницу, шипящую, оскаленную, держал ее на проволоке в вытянутой руке, держал на весу, чтобы она поскорее устала, утихомирилась, обвисла. Но куница была неутомима, свивалась в клубок, дергалась, тянулась лапами, пытаясь за что-нибудь ухватиться. Попробуй попади ей суком в голову. Попробуй усмири с одного удара. Нет, не убить ему так куницу. Рука обязательно подведет.
А что, если снова привязать к чему-нибудь зверька, отойти немного и из ружья шарахнуть? Просто и наверняка получится. И не надо никакого сука, не надо будет смотреть в глаза кунице.
Ларька перехватил проволоку поближе к капкану, хотел прикрутить ее к ветке над головой, но тут куница, извернувшись, поймалась одной лапой за рукав фуфайки, а в следующую секунду она уже впилась зубами и когтями в голую руку парня — рукавицы тот сунул в карман, когда отвязывал проволоку. Ларька взревел, задергал, забывшись, рукой, стряхнул жалящий, рвущий, урчащий комок и только тогда с ужасом опомнился, упал плашмя, стараясь вновь ухватить выпущенную проволоку, промахнулся, однако, лишь снег сцапал. А куница уже взлетела на елку, кинулась по веткам, прыгнула на другую елку, но не рассчитала, сорвалась — мешали капкан и проволока, — ринулась наутек низом, по снегу, приволакивая заднюю ногу с капканом, оставляя за собой борозду от него.
Ларька, приподнявшись, стоя на коленках, сорвал из-за спины ружье, пальнул вдогонку — да где там, попадешь разве, куница была уже далеко, мелькала меж деревьев легким красным флажком.
Долго стоял на коленях Ларька, долго не мог опомниться, прийти в себя. Вот тебе и наказал, называется, Игнатия, вот тебе и загнал буровикам куницу. Близко, под самым носом было — ан сплыло, только хвостиком помахало.
С руки у него капало, вся кисть была изорвана и искусана, раны глубокие, долго не затянутся. Снег кругом красный, приклад ружья тоже в крови.
Вынул носовой платок, обмотал кое-как руку и подался, подобрав палки, обратно по лыжне. В вагончике есть аптечка, нужно скорее обработать раны йодом и забинтовать хорошенько. С такой рукой за куницей не погонишься. Впрочем, и здоровые руки едва ли тут выручат. Капкан для куницы — не больно, видать, какая помеха.
Следы свои подле дуплянки он замаскировывать не стал. Бесполезно, все равно Игнатий обо всем догадается.
«Раздолбай! Лопух полоротый! — распинывал себя дорогой Ларька. — Не сумел с куницей сладить, башкой ее о дерево трахнуть. Какой ты, к черту, мужик? А еще в армию навострился!»
17
Вырвавшись, чудом избежав расправы над собой, Одноухий что есть духу уносил ноги — подальше, подальше от страшного теперь места, человек может пойти по следам, человек может снова поймать, снова поднять на проволоке за лапу и держать вниз головой, человек может опять выстрелить и снести второе ухо.
Он выскочил в угор лога, пересек примыкающий к старому лесу осинник — и вырвался на простор вырубок. Он уходил на северо-восток, туда, где вроде бы меньше возвышалось над лесом буровых вышек, где тайга обманчиво синела, казалась не такой вырубленной.
Бежать было тяжело. Три ноги — не четыре. Да еще надо волочить капкан с проволокой. Особенно изводила проволока, — стальная, жесткая, она свивалась и развивалась сзади звенящей пружиной, прыгала, нахлестывала, как бы подгоняя, куня, цеплялась за снег, за стволы деревьев, так дергала порой ногу, что приходилось останавливаться.
А сквозь сухостойник, сквозь цепкий, переплетающийся кустарник и подавно трудно продраться, кунь тотчас застревал, рвался, выдергивая запутавшуюся проволоку, кусая ее, кувыркаясь, а выбравшись из чащобника, искал путь посвободнее. Старался бежать чистым от подроста ельником — там проволока реже за все хваталась — или выбегал на пустыри, эти недавние свежие вырубки, хоть днем они и пугали Одноухого. Ночью порыскать,
