их когтями, но кишки, собранные в ком и обмотанные медной проволокой, крепко держались у потолка. Пришлось грызть приманку, стоя на задних лапах и неловко выгибаясь.
Капкан схватил его, когда он, забыв об опасности, начал переступать лапами, нащупывал ими опору повыше. Лязгнула коротко пружина, острая боль резанула по пальцам правой ноги. Одноухий, обвив капкан всем телом, закатался клубком по дну дуплянки, загрыз зубами, зацарапал когтями железо — лапу не отпускало.
Поняв вскоре, что с капканом не сладить, что надо немедленно удирать, кунь рванулся наружу, прыгнул — и повис вниз головой на перекладине. Хорошо, что у пня намело сугроб и кунь доставал до него передними лапами.
Так бегал он вниз головой на двух лапах, пока не вцепился когтями в коряжину, торчащую из снега. С коряги он прыгнул на елку, к которой была привязана перекладина, метнулся вверх по стволу, но проволока опять не пустила его далеко.
Он еще много раз проделал этот круг по снегу и дереву, много раз оказывался висящим вниз головой, много раз пытался забраться на елку, скуля, кусая от боли все, что попадало в зубы: сучья, корягу, перекладину, проволоку. Держи его капкан выше, где трубчатые кости, а не крепкие сухожилия, кунь, повисая с маху на проволоке, давно бы уже сломал или вывернул ногу.
Наконец он выбился из сил, лег вдоль перекладины, дрожа и запаленно дыша...
В лесу потемнело. С севера на луну наплыл низкий и хищный морок, проглотил, потушил, утихомирил ее в своем безмерном чреве, постепенно, будто мелкую рыбешку, проглотил и все звезды на небе, обогнув их с востока и запада, как крыльями невода. И сразу вроде заморосило, посыпалось невидимо, густо и игольчато сверху. И лес под этой невидимой зимней моросью как бы вздохнул облегченно, устроился, утвердился поудобнее и сладко, запойно задремал, точно после жестокой, длительной бессонницы.
Боль в ноге от передышки на перекладине притупилась немного, утихла, и Одноухий опять почувствовал голод, опять услышал запах, испускаемый приманкой, влекущий и мутивший куня. Он прыгнул на пенек, обвалив глыбистую шапку, разворошил передними лапами, раздвинул пихтовые ветки в потолке дуплянки, зацепил ком кишок когтями, вытянул приманку.
Ком был намотан щедро. Грызть его Одноухому надолго хватило, до самого утра. Сначала он грыз жадно, торопливо, будто кто-то покушался на его добычу, затем, слегка насытившись, стал есть аккуратнее, набивал рот умеренней, подбирал каждую осыпавшуюся крошку жира. И, только проглотив последние высвобожденные из проволоки куски приманки, слизав с лапника всю натруску, Одноухий обнаружил, что светает, что елки совсем отчетливо выступили из мрака, что бусит мелкий, похожий на легкий, невесомый дождь, снежок, покрывая все тонким и ровным налетом, словно врачует пострадавший от морозов лес целительной мазью.
Пора было устраиваться на лежку. День — время не кунье. Вновь Одноухий попробовал вырваться из капкана, вновь запалился, выбился из сил и залез в дуплянку, больше ему ничего не оставалось, начал рыть нору в глубину пня, чтобы подальше скрыться от дневного света. Рыл до тех пор, пока опять же пускала проволока. Под лапником, настланным человеком, шла гнилая мягкая труха. Одноухий улегся в ней, вытягивая, укладывая и всё-таки не находя места ноге с капканом.
Нога ныла и мерзла, схваченные дужками пальцы онемели, перестали что-либо чувствовать, и Одноухий принялся отгрызать их, отрывать бездвижные, непослушные когти. Нет, он не понимал, что без пальцев ему будет легче освободить лапу, он просто избавлялся от лишнего, мертвого уже, ненужного теперь и мешавшего.
Пальцы он отгрыз, но капкан продолжал крепко сидеть на лоскутьях жилистой, толстой, подошвенной кожи, смоченной кровью и примерзшей к железу. Одноухий выгрыз бы из-под дужек и эти кровяные шерстистые комки, но десны тоже прилипали, оставляя на железе розовые клочья.
Он так весь день и не смог угомониться, уснуть — нога не давала покоя. Он порывался зализывать ее, капкан больно хватал, обдирал горячий язык, он подтягивал, поджимал ногу под себя, пытаясь согреть, — капкан холодил, вгонял в дрожь и все тело.
А под вечер Одноухий вдруг насторожился, рывком вскочил, замер на мгновение, вслушиваясь, — и молнией вылетел из дуплянки. Заметался, закружил по снегу, по елкам, по пню, насколько хватала проволока, — по лесу шел, скрипел лыжами, неотвратимо приближался к нему человек.
16
В этот день Ларька не хотел идти в лес. Надоело попусту бегать. Вот если бы хоть одну куницу поймать! А то прошло уже около месяца, как он проверяет капканы Игнатия, в каждую свою рабочую смену проверяет, а толку никакого. Закрадывалось сомнение: не напрасно ли он все затеял? Есть ли вообще в лесу куницы?
Откачав, однако, к полудню нефть, послонявшись-послонявшись по вагончику без дела, парень не выдержал и на этот раз. Может, именно сегодня попалась куница, а он просидит, не сходит. К тому же не завтра послезавтра выберется из дому и Игнатий. Давненько не выбирался, пора. Хорошо бы увести куничку из-под самого его носа.
Ларька теперь досконально знал, изучил по следам, когда и как делает обход капканов Игнатий. Перерыв у него дней десять, от силы две недели. Если же непогодь, буранит или морозит — то и дольше задерживается, не слезает с печи. Из деревни он идет по дороге, наезженной нефтяниками, не спеша идет, пешочком, лыжи везет сзади на веревочках. Иногда его попутные машины подхватывают. В лес он сворачивает неподалеку от качалок, где дорога ближе всего подогнула к Плутаихинскому логу. Другой конец лыжни он вывел на трассу высоковольтной линии, там тоже ездят нефтяники. Сняв опять лыжи, Игнатий потихоньку тащится в Кондратьевку. И охота с больными ногами такой большущий кругаль делать. А главное, все зря вроде, что-то не торопятся куницы соваться в его капканы.
Точно так же, по дороге, попадал на лыжню и Ларька, в лесу на нее неприметно не заедешь. Тот первый след, когда парень случайно набрел на охотничий путик, долго заносило, забивало снегом, но Игнатий ничего, кажется, не заметил. Вставал Ларька на лыжню — и ни шагу с нее до самой высоковольтки. К капканам он не притрагивался, не подъезжал даже близко, чтобы не вызвать у старика никаких подозрений. Обратно, до качалок, он вышел в обход, дорогой, — зачем лишний раз топтать лыжню.
Реденький пушистый снежок кропил землю, сразу припорашивал след — самая подходящая погодка проверять чужие капканы. Утром на
