рыжим, Куколка навешает ему лапши на уши… – он подытожил:
– Товарищ Фейгельман приняла достойное советской девушки решение, Генрик. Надо уважать ее выбор… – Авербах умоляюще сказал:
– Но если бы мы встретились, я бы ее уговорил. Я бы объяснил, что, я, как отец, должен участвовать в жизни моего ребенка… – Саша понял:
– Он чуть не плачет. Еще немного, и он решит остаться в СССР, где он нам совсем не нужен… – Скорпион помолчал:
– Мы попробуем вам помочь, Генрик. Но помогите и вы нам… – щелкнул замок портфеля. Моцарт приложил руку к сердцу:
– Все, что угодно, товарищ Матвеев. Любые концерты, хоть за Полярным Кругом, любая ваша просьба будет выполнена… – Саша вытащил на свет неприметную папку:
– В филармонии я работаю на общественных началах… – серые глаза спокойно взглянули на Авербаха, – я хочу поговорить о вашем покойном отце, Генрик.
В тусклом свете сумрачного дня Гварнери, лежащий рядом с рукой Генрика, переливался бронзовыми искорками. Авербах легонько погладил струны. Скрипка ожила, отозвавшись грустным тоном.
Тупица тонул в глубине мягкого дивана. Сбросив на ковер ноты, он водрузил на грудь тяжелую янтарную пепельницу. Время на дворе стояло послеобеденное, но в номере было темно. Генрик затянулся сигарой:
– Я не открыл шторы, но даже бы если и открыл, то никакой разницы бы не заметил… – за окном «Центральной» ветер нес по улице мокрый снег, трепал кумачовый лозунг с призывом трудящимся встать на ударную вахту в честь приближающегося съезда партии.
Авербах не хотел подниматься с дивана, складывать чемоданы и саквояжи, звонить свояку в Академгородок:
– Самолет в Москву отправляется вечером… – голос скрипки плыл по комнате, – оттуда мы летим в Вену, где меня ждет Адель… – Генрик поморщился, отгоняя мысли о жене:
– Я сейчас не могу думать ни о ком другом, кроме папы… – понял он. Перед глазами Генрика встало кладбище на Масличной Горе, надгробный камень серого гранита:
– Здесь покоится Самуил, сын Цви-Гирша. Да будет душа его завязана в узел вечной жизни… – еврейское имя Генрик получил в честь покойного деда, первой скрипки варшавской оперы:
– Папа рассказывал, что наш предок играл в оркестре на первом представлении оперы, когда ее только открыли, в царствование императора Николая Первого… – он стряхнул пепел, – все Авербахи всегда были музыкантами… – Генрик не ходил на похороны отца:
– Я лежал в госпитале, оправляясь от ранения, – вздохнул он, – и меня бы все равно не пустили на кладбище. В Иерусалиме такое не принято, дети стоят за оградой. Хотя рав Левин провел Фриду и Моше на похороны тети Эстер… – ему захотелось, как во время скитаний с партизанским отрядом, услышать ласковый голос пани Штерны:
– Она приходила к детям по вечерам, пела песни на идиш. Эту колыбельную она тоже пела… – покойный Тигр уютно сопел под боком мальчика, Генрик гладил мягкую шерстку:
– Спи, мой хороший. Мы с тобой увидим Израиль, папа меня опять найдет… – Тупица отлично помнил почерк отца:
– Товарищ Матвеев показал мне подлинники документов… – он закрыл глаза, – папа сам выбрал сотрудничество с СССР, как он пишет в заявлении… – Генрик зашевелил губами:
– Ведомый благодарностью к героической Красной Армии, спасшей от уничтожения евреев Европы… – Тупица сжал кулаки:
– Папа был прав. Союзники наплевали на евреев. Никто не бомбил Аушвиц, никто не трогал другие лагеря. Запад все знал, но бросил евреев на растерзание Гитлеру. Никто о нас не позаботился, кроме СССР… – он подумал о Биробиджане. По словам Доры, в школах города преподавали идиш, работал еврейский театр и музыкальные ансамбли, издавались газеты и журналы:
– Еврейская Автономная Область существует с довоенных времен… – он налил себе остывшего кофе, – это вовсе не пропаганда, как выражается Инге, а правда… – Генрик все время возвращался мыслями к отцу:
– Папа бы тоже так поступил. Речь идет о моем ребенке, сыне или дочери. Лекарство сработало, русские меня не обманули. И никогда не обманут, на них можно полагаться… – Генрик понимал где на самом деле трудится товарищ Матвеев. Ему, в общем, было наплевать на Комитет, как называл ведомство свояк:
– В конце концов, они попросили сущую ерунду… – Авербах зевнул, – изредка звонить по телефону, когда я буду гастролировать в Америке… – Генрик не знал о недавнем провале советской резидентуры в Лондоне. Филби собирался скоро покинуть Британию ради Советского Союза, поэтому было решено выдать Моцарту контакты резидентов американских:
– Так безопаснее, – заметил Саше товарищ Котов, – телефон надежный. Моцарт позвонит, ему назначат встречу, примут материалы… – Генрика просили всего лишь держать уши открытыми:
– И сообщать о работе Инге… – он поворочался, устраиваясь удобнее, – хотя он не занимается военными проектами… – Тупица не собирался говорить русским о тете Марте:
– Они меня и не спросят о ней, – утешил себя Генрик, – откуда им знать, что она вообще существует… – слушая вой ветра за окном, он посчитал на пальцах:
– Ребенок родится в июле, в самый разгар лета. Неудачное время для гастролей или мастер-классов, но я могу прилететь на конкурс Чайковского… – товарищ Матвеев намекнул, что СССР будет рад видеть Генрика в числе участников:
– К тому времени найдут Дору, то есть найдут и раньше… – он улыбнулся, – что такое подписанные мной бумажки по сравнению с ребенком? Ради сына или дочери я готов на все… – Генрик не хотел объяснений с Аделью:
– В Советском Союзе отлично поставлено обучение музыке. Пусть малыш растет здесь, Дора станет хорошей матерью. Она меня любит, она сама так написала. Им дадут квартиру в Москве, я буду их навещать, возить на курорты. Вторая семья, многие так живут. У меня с Аделью тоже родятся дети…
Придвинув ближе скрипичный футляр, Генрик не заметил, как задремал.
Размеренно гудели моторы Ту-104. Над салоном витал запах хорошего табака. Освещение выключили, оставив только лампочки над обитыми кожей креслами. Улыбающиеся проводницы снабдили Инге и Генрика верблюжьими пледами. Командир экипажа говорил на хорошем английском языке:
– Добро пожаловать на борт, – он повел рукой, – обычно такие рейсы останавливаются для дозаправки в Омске, но ради наших почетных гостей мы изменили маршрут…
Лайнер вез из Пекина делегацию китайской коммунистической партии, для участия в будущем съезде КПСС:
Инге огладывал непроницаемые азиатские лица:
– Здесь только бонзы, человек двадцать, не больше. Мелкая сошка летает регулярными линиями… – он с удивлением заметил парнишку лет четырнадцати. Подросток носил значок, напоминающий комсомольский. Инге исподтишка оглядел плотного человека в скромном синем френче, сидящего рядом с парнем:
– Он здесь с отцом. Отец тоже комитетчик, но на китайский манер, я по взгляду его вижу…
Заехав за Генриком в гостиницу, Инге обнаружил свояка выспавшимся:
– У него даже пропали круги под глазами. Он хорошо выглядит, словно он был на отдыхе, а не на гастролях… – завернувшись в плед, Тупица щелкнул своей лампочкой:
– Я намереваюсь спать… – сообщил он Инге, – можешь съесть мой обед и выпить мое шампанское… – им обещали сибирскую уху и пельмени:
– Или водку, – добавил свояк, – к пельменям она лучше подходит. Китайцы… – он повел носом, – кажется, загрузили на борт свою еду… – стюардессы действительно заваривали лапшу. По проходу поплыл аромат зеленого чая:
– Сабина пьет такой чай, ей посоветовал китайский доктор… – стараниями дяди Теодора, прошлым летом, проводя отпуск на западном побережье Америки, Сабина ходила на процедуры в Чайнатаун, в Сиэтле:
– Не смотри, что доктор Чанг еле говорит по-английски, – серьезно сказал дядя, – мне он очень помог травами… – стукнув баскетбольным мячом о деревянное покрытие площадки, дядя отправил мяч прямиком в корзину:
– Три очка, – хмыкнул он, – неплохо для ровесника века, а? Давай, доктор Эйриксен, твои
