сто восемьдесят пять сантиметров не должны пропадать втуне… – Петька, длинный, выше Инге на полголовы, рыжий, вихрастый, выдул пузырь розовой жвачки:
– Говорят, что белые парни не умеют прыгать, – пузырь лопнул, – покажи, на что ты способен… – спортивный зал пристроили к городской вилле мистера Корнеля, гранитной глыбе, повисшей над обрывом холма Бикон-Хилл:
– Здесь три бани, турецкая, русская и сауна, бассейн… – дядя вел их по отделанному сталью и промышленным стеклом коридору, – теннисный корт… – остановившись, он почти серьезно добавил:
– Я думал сделать вертолетную площадку, но у меня самолет. Пусть он спокойно стоит в аэропорту, вертолет я покупать не собираюсь, а гости могут добраться сюда на лимузинах… – дядя поднял палец:
– Что самое важное, все защищено от землетрясений. Конструкция абсолютно безопасна. Мы, что называется, влезли в гору… – над землей поднималась только небольшая картинная галерея:
– Музей для города он еще будет строить, – вспомнил Инге, – себе он оставил только Кандинского и кое-что еще… – по словам дяди Теодора, китайский доктор не только посадил его на диету:
– Это делали и американцы, – фыркнул он, – но безуспешно. Но здесь у меня сразу все пошло на лад. Доктор Чанг заодно помог мне бросить курить… – Сабина тоже говорила, что после иглоукалывания ей становится легче. Инге бросил взгляд на дремлющего свояка:
– Никто ничего не узнает. То есть я все расскажу Сабине… – он тяжело вздохнул, – нельзя от нее такое скрывать. Но тете Марте об этом знать не стоит… – его щеки заполыхали, – я объясню, что Комитет пытался поймать меня на крючок, но не преуспел… – он вспомнил пухлые губы фальшивой Доры:
– Якобы ее отец работал на зоне, а ее мать там сидела… – Инге разозлился, – на ней пробы негде ставить. Комитетская подстилка, ее отмывают и подкладывают под нужных людей. Генрик молодец, – Инге стало стыдно, – он не соблазнился ее прелестями… – Инге надеялся, что Сабина его простит:
– Я виноват, мне ничем не искупить свой поступок, но это станет для меня хорошим уроком…
Он мимолетно вспомнил не оструганный, покрытый пятнами штукатурки пол бытовки:
– Но если… если родится ребенок? Я не был осторожен. Я позволил себе не думать о таком, в первый раз за все это время… – Инге щелкнул зажигалкой:
– Какой ребенок, опомнись. У нее было с десяток таких операций. Она шлюха, и больше ничего… – он решил не говорить свояку о тетрадке Марты Журавлевой:
– То есть Вороновой, то есть Смит. Если я хоть что-то понимаю, это государственная тайна Британии, из разряда тех, о которых знает едва ли пять человек… – тетрадку он надежно спрятал в подкладку саквояжа, где лежали обязательства Журавлева о работе на британцев:
– Марта под его опекой, его нельзя трогать, – напомнил себе Инге, – и вообще, надо быстрее выбираться из СССР. Два часа пересадки в Москве и мы полетим на запад… – в Вене Инге еще раз пересаживался, на лондонский рейс:
– Генрик остается в городе, у него концерты, а я должен немедленно увидеть тетю Марту и Сабину. После Набережной поеду в деревню, в обительскую гостиницу, где она остановились… – отогнав от себя мысли о предстоящем разговоре с женой, он услышал робкий, мальчишеский голос. Давешний парнишка, на русском языке, начал:
– Товарищ… – Инге покачал головой:
– Боюсь, что я не знаю русского, приятель. Я ученый, был в Новосибирске на международной конференции… – подросток перешел на скованный, аккуратный английский:
– Я учу языки, – смутился он, – ребенком я начал с русского, а сейчас занимаюсь английским, японским… – на смуглой кисти парня виднелось родимое пятно:
– Словно Италия, – понял Инге, – наверное, отец его взял с собой, всунул в делегацию… – так оно и оказалось. Пенг, по его словам, бывал в Москве:
– Только малышом, – он вежливо, изысканными движениями, налил Инге чаю, – мои родители, партизаны, героически погибли. Меня растили в Советском Союзе, а потом отправили на родину… – парень нисколько не напоминал сына неграмотных крестьян:
– Он словно Джо, то есть граф Дате, – подумал Инге, – в нем видна порода, старинная кровь… – Пенг оглянулся на мирно дремлющую после обеда китайскую делегацию:
– Это мой приемный отец, – тихо сказал он, – папа входит в руководство нашей страны… – Инге с интересом расспрашивал у Пенга о Китае и сам рассказывал о Лондоне:
– У нас появятся свои ученые, – гордо сказал парень, – то есть они уже есть. Китай древняя страна, мы многому обучили Европу… – они провели отличный час, болтая о средневековой науке. Пенг описал здание древней обсерватории в Пекине:
– Может быть, вы доберетесь до нас, доктор Эйриксен, – темные глаза заблестели, – и я надеюсь увидеть своего русского друга в Пекине… – Пенг собирался найти мальчика Павла, приятеля по интернату:
– Его фамилия была Левин… – Инге вздрогнул, – у него были старшие сестры, близнецы, Аня и Надя. Папа попросит русских коллег о помощи, – Пенг помолчал, – ему не откажут и мы с Павлом встретимся… – Инге велел себе не наседать на парня:
– Учитывая, что его приемный отец, кажется, вроде китайского Шелепина, это неблагоразумно. Но черт, если это именно те Аня и Надя, тот Павел, о рождении которого рассказывала покойная тетя… – оставаться в Москве Инге не мог:
– Я не уйду от комитетчиков, а даже если и уйду, то к Пенгу меня и близко не подпустят… – ему оставалось только одно. Вырвав листок из блокнота, он нацарапал свой кембриджский адрес:
– Пришли мне открытку, – весело попросил Инге, – с вашей обсерваторией, напиши о встрече с приятелем, а я тебе отвечу. Это хорошая практика для твоего английского языка… – поднявшись, Пенг грациозно поклонился, сложив ладони:
– Благодарю за честь, уважаемый доктор Эйриксен. Не смею больше вам мешать… – Инге послушал легкие шаги, шуршание пледа, шепоток на китайском языке:
– Но если он не напишет… – доктор Эйриксен вспомнил аристократическую осанку парня:
– Напишет, можно не сомневаться. Мы хотя бы узнаем, что девочки дяди Эмиля и Павел живы. Об остальном, как говорит тетя Марта, мы подумаем завтра… – допив чай, Инге устало закрыл глаза.
На особом рейсе из Новосибирска в Москву пледы выдавали кашемировые. Стюард в штатском костюме, с хорошо знакомым Саше, непроницаемым выражением лица, принес фарфоровое блюдо со спелым виноградом, марокканскими мандаринами и сушеным инжиром:
– Зеленый чай, – радушно сказал товарищ Матвеев, – напиток здоровья, товарищ Левина. Не случайно наши среднеазиатские республики славятся долгожителями, аксакалами… – товарищ Левина угрюмо, исподлобья, взглянула на него. Саше было все равно:
– Пусть испепеляет меня своими красивыми глазами… – глаза Куколки напоминали дорогой, горький шоколад, – пусть делает все, что хочет. Главное, что мы добились цели… – вчера они получили результаты анализов девушки:
– Подтвержденная беременность, – порадовался Саша, – срок три недели… – по расчетам врачей, ребенок или дети должен был появиться на свет в июле, почти одновременно с конкурсом Чайковского:
– Моцарт прилетит сюда, разделит с нашим пианистом первый приз… – давать первый приз только Авербаху, с его израильским гражданством, было невозможно, – возьмет на руки сына или дочь. Лучше сына, – Саша задумался, – Самуила Генриховича. Хотя, может быть, таблетки Куколки действительно обеспечат нам двойню… – лекарство он у девушки изъял:
– Сейчас вам надо отдыхать, милая, – наставительно сказал Саша, – ваша энергия должна тратиться на главное предназначение женщины, вынашивание ребенка… – Куколка что-то сочно сказала на идиш. Сашу ее ругательства не интересовали:
– Ее сестре и брату скормят легенду… – Куколку решили временно перевести в пермское хореографическое училище, – она посидит до родов на закрытой даче, а потом приедет Моцарт… – предполагалось, что просьбу нового агента выполнят:
– Танцевать она больше не будет, – хмыкнул
