– Вы что-то сказали? – спросил Эмманюэль.
– Нет, ничего.
– Мы уже пришли, Сюзанна.
– Входите же в таком случае.
В незнакомой мне комнате горели свечи, но не было видно ни горничных, ни служанок. Тускло поблескивало оправленное в серебро венецианское зеркало… Где Маргарита? Я что, буду сама раздеваться на ночь? Или с этим справится чудаковатый Эмманюэль?
Комната была поистине роскошна. Обюссоновские ковры, шелковый полог белоснежной кровати, расшитый золотом; мраморные столики и золотые подсвечники, бархат портьер и мебель перламутрового цвета… Дверь на балкон в молельне была полуоткрыта. Вечерняя свежесть проникала в комнату, а из-за кисейной занавески слабо мерцали огни ночного Парижа.
По телу у меня пробежала дрожь, словно от холода. Я пожала плечами, еще раз призывая себя успокоиться. Потом сняла фату, подошла к зеркалу, с наслаждением расшнуровала корсет. Каким облегчением было почувствовать себя свободной от этих жестких пластинок из китового уса…
– Боже мой, как я устала.
В конце концов, я должна была что-то сказать, обоюдное молчание уже становилось странным. Досадуя, что рядом нет Маргариты, я расстегнула верхние пуговицы корсажа и повернулась к Эмманюэлю.
– Послушайте! – сказала я. – Не стойте как чурбан. Я не нуждаюсь в сдержанности, вы должны были это понять. Располагайте мною и уходите. Я очень устала. Мне хочется спать. Постарайтесь отнять у меня как можно меньше времени.
Действительно, мне хотелось закончить все как можно скорее. После потери Жанно у меня не было никаких плотских желаний, а уж такой мужчина, как Эмманюэль, менее всего мог их возродить. Но его поведение было странным. Мне даже показалось, что он охотно бы убежал сейчас из моей спальни.
Раздался легкий стук в дверь. Я вздрогнула.
– Ради Бога, принцесса! Откройте. Я скажу вам всего несколько слов.
Я распахнула дверь. Нежданным посетителем был придворный врач Эсташ Лассон. Я с удивлением заметила, что он делает какие-то знаки моему мужу.
– Это что еще за гримасы и жестикуляция? – спросила я раздраженно. – Что вам нужно здесь?
– Начнем с дела, мадам?
– Если у вас ко мне дело, то вы пришли не вовремя, сударь, прямо говоря, совершенно некстати!
– О, вы ошибаетесь. Я избавлю вас от жестокого разочарования.
– Что вы хотите этим сказать? – спросила я, краснея.
– Выйдите на минутку за порог, мадам, я все объясню. Я тихо прикрыла за собой дверь.
– Ну?
– Я скажу коротко. Ваш муж, мадам, к большому сожалению, в данную минуту ни к чему не способен.
– Вы хотите сказать, что он… что он импотент?
– Нет-нет! Просто необходима небольшая операция. Его сиятельство является моим пациентом и поручил мне поставить вас обо всем в известность… К сожалению, я потерял вас из виду и чуть не опоздал…
Какое там опоздание! У меня словно гора с плеч свалилась. Значит, не будет этой противной брачной ночи, мокрых поцелуев, неумелых объятий? Я насилу могла сдержать свою радость перед Лассоном.
– У вашего мужа, – продолжал он, – такой же недостаток, как и у его величества. Но король целых шесть лет не решался на операцию и не пользовался своими супружескими правами. Что касается принца, то он готов к этому.
– Вот как, – произнесла я разочарованно. – А может быть, не надо? Может быть, это опасно?
– Какая там опасность, сплошные пустяки.
Я сжала руки. Ну что ж… Все равно я чувствую облегчение.
– Ваш муж, мадам, никогда не сможет иметь детей.
– О, – сказала я, – это не проблема. Можно ли узнать, господин Лассон, известно ли… словом, много ли людей знают об этом или Эмманюэль никого не посвящал в свою тайну?
– Об этом знаю только я, мадам, и ваш муж, разумеется. Несколько секунд я размышляла. Этот Лассон – он так болтлив. Не исключено, что он тут же отправится, например, к графу д'Артуа и продаст эту тайну. Граф тогда не будет ревновать. Да и весь Версаль станет смеяться…
– Сколько вы хотите, чтобы никто больше не узнал об этом? Какова цена вашего молчания?
– О, мадам, за кого вы меня принимаете?!
– За человека, у которого полно долгов. Ну, сударь? Дать вам пятьдесят тысяч?
– Если можно, шестьдесят. Знаете, жизнь нынче так дорога, а жалованье так ничтожно.
Я вернулась в спальню. Эмманюэля уже не было. Видимо, он улизнул через боковую дверь, чтобы больше не встречаться со мной. Присев к столу, я торопливо написала записку господину Грегуару, которого знала как управляющего принца д'Энена, с требованием выдать доктору Эсташу Лассону шестьдесят тысяч ливров золотом.
– Вот, возьмите, – сказала я, отдавая записку врачу. – И посмейте после этого рот раскрыть!
– Я буду нем как могила. Более того, я завтра же увезу его сиятельство подальше от Парижа.
– Это еще зачем?
– Для операции, – невозмутимо отвечал он.
Чего бы я ни дала, чтобы он так не спешил… С этой мыслью я и вернулась в комнату. Спать мне хотелось смертельно, но, сколько я ни дергала веревку звонка, ни одна из новых горничных не появлялась. Наверное, отплясывают вместе со всеми на празднике… В бешенстве я дала себе слово всех их уволить. Оставлю только Маргариту. Но и Маргариты рядом не было.
Кое-как, исцарапав руки до крови булавками, я освободилась от тугого подвенечного платья с его сложным переплетением застежек и пуговиц. Еще большего труда стоило распустить волосы, вытянув из них шпильки и алмазные нити. Я потушила свечи и, едва задернув полог кровати и опустив голову на подушки, сразу уснула.
4
На рассвете, когда я проснулась, в доме была полная тишина. Протирая глаза, я подошла к окну. Во дворе Мария Антуанетта садилась в карету. Королеве Франции и Наварры не подобало ночевать в каком-либо другом месте, кроме Версаля. Впрочем, Мария Антуанетта была отнюдь не так добродетельна, как королева Бланка д'Эвре, жена Филиппа VI.
Отойдя от окна, я набросила на себя прозрачный муслиновый пеньюар и приоткрыла боковую дверь комнаты.
Я оказалась, вероятно, в помещении, предназначенном для горничных. На узкой кушетке спала Аврора. Я заметила, что ей душно во сне, и приоткрыла окно.
«Где же Маргарита?»
Через комнаты горничных я вышла в приемную, миновала золотисто-шпалерный обеденный зал и через небольшой коридор-галерею прошла в ту самую огромную гостиную, где вчера так много спорили и танцевали. Теперь здесь было тихо, и в окна заглядывал рассвет. Только пять часов утра… Гости будут отсыпаться до полудня.
Каблучки моих туфель звонко цокали в утренней золотистой тишине по начищенному до зеркальности паркету – его уже успели натереть. Все вокруг было такое новенькое, блестящее, свежее, что невольно хотелось улыбаться, хотя радоваться мне, в сущности, было нечему.
