в чужое тело, в чужую квартиру — по рассеянности или слабоумию. — Есть и другие!
Теперь это уже крик. Будто он умирает.
Оторвать то, что дорого, что приросло и стало твоим — вот настоящий ад. Настоящая адская мука.
— Значит, — говорит Оля, качая головой, — ты завел другую. Я почуяла странный запах от тебя. Она хороша? Она лучше меня?
— Неважно.
Тошнота, отвращение. Ноги слабеют. Дайте кто-нибудь руку, иначе я упаду.
Он замечает в серых Олиных глазах злорадство. Ошибиться нельзя. Тебе плохо, говорит она из темноты, плохо? Теперь ты хотя бы примерно представляешь, каково мне. Хотя бы приблизительно. Потому что мне в тысячу раз хуже.
— Найди себе другого. Тебе все равно, кто будет рядом. Я или кто-то…
— Мы — особенные. И ты ошибаешься. Только ты мне нужен.
— Нет. Тебе нужно поклонение, — говорит Игорь сквозь зубы.
Ему чудится мерзкий звук разрываемой влажной плоти. Память. Ее пласты приходят в движение. Из ее недр бьет настоящий гейзер образов… Он же помнит, как рожала мама, как страдала, производя на свет его сестру. Этот звук. Плод вырвался из горячей влажной утробы, истекающей слизью, и упал, шлепнулся, точно ком сырого мяса. И был мертв. Игорь все помнит. Разрывается плоть, освобождающая мертвое дитя; отрывается то, что приросло, то, с чем тебе предназначено жить всегда…
В серых Олиных глазах Игорь читает все. Ее собственное нутро можно просмотреть до самого дна.
Надо только потерпеть. Любая боль проходит, и любые раны заживают.
Игорь облизывает липкие губы.
Мама больше не могла иметь потомства, удачно родила она лишь его. Сестру они похоронили сами, тайком, втайне от отца, ото всех, от остального мира. Как привыкли. Как полагалось.
Разрываемая плоть.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀
⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
— Ты меня предал, — произносит Оля уже смиренно. Дрянная плаксивость исчезает из ее голоса, он снова становится ровным.
Может быть, что-то внутри нее, наконец, шевельнулось, думает Игорь. Нельзя так пресмыкаться, даже если любишь. Надо иметь хотя бы каплю самоуважения.
Вот что плохо в настоящей любви. Теряешь себя, растворяясь в другом.
— Думай, как хочешь. Я все сказал. Найди себе кого-то. Живи дальше.
Он шагает к столику, наклоняется к своим вещам, но вдруг замирает.
Оля тянет одно из своих щупалец, расположенных на средней части туловища, куда-то за диван справа от себя. Щупальце возвращается. Оно держит за ручку прозрачную бутыль с какой-то жидкостью.
— Я не хочу, — говорит Оля. Ее голос в точности повторяет тот, каким она раньше предлагала ему встретиться и все обсудить с глазу на глаз. Холодный, неэмоциональный, властный. Значит, решение принято.
Игорь все понял, ощутив прикосновение громадной, остро отточенной бритвы к своему сознанию…
Оля смотрит на него. Крышка с горлышка бутыли соскальзывает. В темных, антрацитовых глазах поверженной богини — влажных, со слезой, невозможно не прочесть торжества.
Она умрет, заставив его жить с этим.
Живи с этим, Игореша. Пройди путь до конца. До конца!
— Я не хочу. Другого, — повторяет она — стрекочет и поет, чирикает с переливами, заставляет дрожать чувствительные сяжки — эти милые, нежные усики, прикосновение которых он так любил еще недавно.
— Оля, пожа…
Человеческая речь не способна передать то, что она стремится донести до Игоря. Сложную музыку ее речи дополняют феромоновые выбросы, от которых у него кружится голова. Столь эмоциональной Оля, пожалуй, никогда еще не была при нем.
И все же он отчетливо слышит запах, идущий из прозрачной бутыли, которую Оля поднимает над своей головой. Пучок двухметровых стрекал-щупалец, растущих из заднего конца сегментированной удлиненной головы, распрямляется, закручивается жгутом, снова распрямляется, меняя цвет, плещет по воздуху, точно шинкуя его, превращая в крошево.
— Оля… Ты напрасно… — говорит Игорь, сердце которого бешено стучит и вот-вот выбросится из груди, проломив ребра. — Напрасно.
— Если ты решил — я тоже, — говорит она, глядя на него, а потом опрокидывает содержимое бутыли на себя, льет себе на голову, льет, льет.
Когда кислота начинает действовать, разъедая кожные покровы и хитиновые сегменты, жадно вгрызаясь в тело и растворяя слизь, лимфу, сосуды, все, с чем соприкасается, Оля принимается кричать. Нет, вопить. Агонизировать. Метаться. Бутыль летит на пол и, разбиваясь, выплескивает оставшееся содержимое. И громадное тело мечется по комнате, наталкиваясь на мебель, опрокидывая вещи. Щупальца и стрекала бешено дергаются, извиваются, бьют, словно кнуты. Дым от разъедаемой плоти, брызги крови, лимфы и комки слизи летят во все стороны, разукрашивая стены и потолок чудовищными сюрреалистическими узорами.
От ее головы практически ничего не осталось, одно смрадное дурно пахнущее месиво. Уцелела дергающаяся в агонии часть мандибулов, и основание одного из трех языков, тот, что полый и предназначен для всасывания жидкостей.
Игорь пятится к двери. Это должно закончиться. Пусть она, наконец, умрет. Он закрывает глаза, но кошмар не исчезает. Он будет вечно со мной, вечно. Оля, ты добилась своего, как же я тебя ненавижу! Такой сюрприз ты для меня приготовила, будь ты проклята…
Изуродованное, наполовину разъеденное кислотой тело замирает у перевернутого столика, с которого упали его вещи. Конечности и остатки щупалец подрагивают. Вздутое брюшко с выступающими пузырями-мешками больше не пульсирует. Спустя несколько секунд агонии он понимает, что всё: Оли больше нет. Лежащая перед ним плоть мертва навсегда.
Отвернувшись, Игорь блюет на пол…
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀
⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
У него на глазах еще никто никогда не умирал, если не считать, что он видел рождение своей мертвой сестры. Когда лопнул плодный пузырь, личинка выпала ему в руки. Мама сказала: ничего не вышло — она-то уж знала. Этот осклизлый комок плоти мог быть его сестрой, мог быть, но смерть забрала девочку раньше.
То же, что сотворила Оля, не лезет ни в какие ворота. Неужели она настолько возненавидела его? Или все дело в любви — слишком сильной, настолько, что нельзя пережить ее гибель… Нет, Игорю все равно, уже все равно. С него хватит. Оля взрослая женщина и вправе распоряжаться собственной жизнью.
Распорядилась так — отлично!
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
В комнате почти невозможно дышать. Кислота продолжает свою работу. Скоро в полу появится дыра, возможно, химикат потечет вниз, к соседям. Они поднимут панику, вызовут полицию, которая вскроет квартиру. Полицейские увидят женщину, которая покончила с собой таким экстравагантным и грязным способом. Местные телеканалы будут говорить о неслыханном случае, строить теории, смаковать подробности. Интернет найдет новую тему для
