Ленда посматривала на него ничего не выражающим взглядом.
— Господин Сусвок — член городского совета. Всеми уважаемый предприниматель в области строительства. Этот дом тоже построил он, правда, если верить бумагам, не для себя. Но я не очень верю. Я работаю здесь недавно, однако успела заметить, что господин советник появляется у нас как дух и только днем, когда нет никого чужого. Либо в шапке-невидимке, либо, — она постучала каблуком по глинобитному полу, — у него дом в ста шагах отсюда, хоть и на другой улице. А в Виеке, следует тебе знать, идет слух о древнейших катакомбах еще тех времен, когда князь Вий первый столб под город вколотил. Сусвоковы мастера то тут, то там фундаменты в городе закладывают, кому как не им первыми о каких-то забытых ходах знать.
— Чего-то я не понимаю. — Дебрен почесал заросшую щетиной щеку. — Сейчас, правда, идет дождь, но вообще-то Желтые Поля славятся солнечной погодой. Город редко в грязи утопает. Зачем же тайные переходы поддерживать, стойками дорогими подпирать, головой о балки биться, если можно удобно, не испачкав ботинок… Получение выгоды наказуемо, но ведь в качестве клиента Сусвок может сюда без проблем и хоть по три раза на дню заглядывать…
— Где твои глаза, Дебрен? Ты все еще не понял? Это же прожженный ханжа, которого сам епископ перестал во дворец приглашать, потому что тот постоянно его за безбожное поведение укорял. Себя ломает, чтобы не заглядывать, постится, по всем храмам с молитвами бегает, перед кругом святым пятиспицным по полу валяется, прислужницам мыть полы не разрешает, а потом не выдержит и забежит… И уж тут, поверь, начинается такое, словно куммонская орда навалилась. Ни одной девки не пропустит. — Кончиком прутика она смахнула с каблука куриный помет. — Да и похотлив, как малый ордынец. Но не в этом дело. Он их мучает, Дебрен. Явных следов не оставляет, чтоб товар не портить. Бичом, правда, всего раза два воспользовался, по пьяни… Если б ты слышал, как они кричат. У него рядом с мойней есть подвал, ну, своя «чистильня». — Ленда немного подумала, не сплюнуть ли снова, но не сплюнула. — От греха таких девок очищает, поэтому и «чистильня». Стены толстые, двери шкурами обиты, а все равно слышно. Вроде бы дьявола таким манером изгоняет. Подробностей не знаю. Они не хотят рассказывать, плачут. — Она отбросила прутик. — За то время, что я здесь, одна повесилась, другая в реку с башни… Это скотина, Дебрен. Будь с ним поосторожнее.
Дебрен прикрыл глаза. Снова пошел дождь, сразу же за порогом большие капли шлепались в лужу. Пахло сеном и вареной капустой.
— А ты? — спросил он тихо, не поднимая век.
— Что я? — буркнула она. — Ребро, которое через задницу вытащили, в говне по самой своей природе измазано. Что может сделать одна баба в вашем мире? Я думала, а что, если и вправду ножом сукина сына пхнуть? Но это почти верная смерть. Большой господин этот Сусвок. Пришлось бы на край света убегать, да и там…
— Я не об этом, — мягко прервал он. — Тебя… он не пытался?
Она подняла голову, зло фыркнула. Она не была продажной кобылой, но если б была… Мало какой рыцарь не пожертвовал бы за нее целой многолюдной деревней. У Дебрена деревни не было. А жаль…
— Ты, похоже, так и не знаешь, с кем говоришь, чароходец. До тебя явно не дошло, что я не потаскуха и быть таковой не собираюсь. А против всяческих Сусвоков у меня есть вот это. — Она ударила кулаком по рукояти меча. — А когда я на коня со сбруей насбираю, то проблему пхания ножом еще раз обдумаю.
— Ну, ты львица! — усмехнулся он. — Успокойся, я пошутил… Мы не закончили разговор, Ленда. Та рыжеволосая и монах — хоть и свежая история, но о ней надобно забыть, потому что монах тихо-тихо в куммонские степи поплыл. А что случилось до того? Почему здесь так пусто? В разгар сезона? Когда вечера долгие, а кошели и амбары полны? По какой такой причине мама Дюннэ ту дощечку на двери повесила? «Не работает, пока не скажу. Идите куда-нито еще». Только не говори, что опытную бордель-маман одни лишь сплетни да слухи довели до столь отчаянного шага.
Ленда встала. Некоторое время раздумывала, морща лоб, потом кивнула.
— Дюннэ меня отравит… если узнает, Ну да все едино… Коли я к тебе для услуг приставлена, то придется говорить. Пошли. Только тихо. Если кто спросит — идем за вином в подвал. Потому что оно тебе, мол, для чарования потребно.
Двор был пуст, сени тоже. Девушка прошла кухню, свернула, дернула окованную дверь. Узкие влажные ступени вели круто вниз.
— Дьявольщина! Нет факела. Погоди, сейчас что-нибудь… Ого!
Шарик огонька был размером с головку новорожденного. Загорелся мягким оранжевым светом и медленно опустился на две сажени, к разветвлению коридора.
— Иди первой, — сказал Дебрен. — Не бойся. Я не влеплю тебе это в лоб. Кстати, огонь холодный, неопасный.
Она какое-то время молчала. Миновали один поворот, другой.
— Здесь мойня, — указала она на приоткрытую дверь, из-за которой просачивался дневной свет. — Под кухней и главной печью, так что почти всегда есть теплая вода. Если захочешь… потом… сможешь воспользоваться.
— Спасибо. Охотно. Ты меня через это окошко высмотрела?
— Нет, чего ради… Я возвращалась из мойни и услышала, что кто-то удивительно тихо и мягко, не как типичный клиент, к двери лезет. А окно мойни на тылы выходит, на сады, курятники. И мало что видно. Соседские мальчишки постоянно через забор перебираются, подглядывать норовят. Однажды даже младший Сусвок, паскуда прыщавая, пленку надрезал, зеркальце на палке сверху сквозь решетку опустил. Вы, мужики, все такие, Дебрен?
Дебрен кашлянул. Какое-то время отряхивал кафтан от налипшей на него паутины.
— Грязно здесь, хм-м… Так о чем ты…
— О нездоровом любопытстве. Старый Сусвок тогда так молодого отделал, что у того гной из прыщей по стенам прыскал. Страх было смотреть. Хотя молокосос он вредный. Тютелька в тютельку папочка. А до того приставал к девушкам, когда отец уезжал. Еще усы не пробились, а о таких вещах поговаривал, что сама Дюннэ краснела. Вы все такие, Дебрен? Оставь в покое рукав.
— Не знаю, все ли. И никуда не денешься, мальчишки с сотворения мира бегают к реке, чтобы за девчатами во время купания подглядывать. И много у тебя еще таких вопросов?
— Не злись. Вот эта дверь.
Дверь была заперта на замок, но ключ лежал на балке притолоки. Ленда вложила его в скважину слабо отсвечивающего магией замка и, не очень заботясь о том, чтобы Дебрен не расслышал, прошептала нужную формулу. Замок сработал с неприятным скрежетом. Они вошли, пустив вперед светящийся шарик. Нужды, впрочем, в этом не было, потому что здесь, как и в мойне, под потолком располагались затянутые пленкой оконца. Дебрен автоматически погасил шарик. И недоверчиво уставился на стоящее посредине комнаты то ли ложе, то ли обитый мягкой подстилкой стол, на котором лежала мелово-бледная женщина.
Она была раздета, лишь груди и живот прикрывал небольшой платок. Ногти рук и ног были покрашены. На запястьях — несколько браслетов, старательно уложенные волосы цвета меди. В солнечных лучах они должны были то и дело вспыхивать золотом, искрами, но сейчас казались почти черными. Вероятно, потому, что бледную от природы кожу тщательно натерли снежно-белой пудрой, которая призвана была замаскировать трупные пятна и жирные консерванты.
