— Самое главное правило — женщина может быть только одна. И самое главное табу — другая женщина. Другая женщина — это по умолчанию измена. Всегда. Оглянулся — измена. Подумал — измена. Улыбнулся, похвалил, заметил — измена измен. Ни дай бог уличён в похотливых мыслишках — истерика и скандал. Встретился с другой женщиной, потратил на неё время и деньги — десять лет без права переписки, то есть расстрел без суда и следствия, потому что это не просто измена, это растрата семейной казны, предательство и измена родине. Ну, а встречался неоднократно — садист и убийца, которому одна дорога — в ад. И был у вас секс или нет — никого уже в принципе не интересует, потому что обвинения просто будут изощрённее, ведомые неисповедимыми путями неизвестной науке иезуитской логики. Душевная измена хуже физической. Духовная близость с одной женщиной — это равнодушие к физической близости к другой, а равнодушие убивает. И так до бесконечности.
— Э-э-э, — подвис Сокол. — Мне казалось, так рассуждают только брошенные закомплексованные озлобленные бабы. Или просто дуры. Это был сейчас крик души или что?
— Это правда жизни, Ден. Самая банальная. И самые простые истины. Что бы твоя женщина тебе ни сказала: что она не такая, она выше этого, если секса нет — это не считается, и, если вдруг что — она поймёт. Не верь. Не поймёт. И если будет в чём-то слёзно клясться или обещать, тоже не верь. Забудет, едва всё уляжется.
— И давно ты это знаешь? — голос у Сокола был неуверенный, словно его пробрало.
— Всегда.
— Но если всегда, зачем же ты…
— Что? Поддерживал отношения со Светой?
— В том числе.
— Может, потому, что я не диван, чтобы быть удобным. Но, увы, кое в чём я убедился совсем недавно. Попробуй правильно ответить на вопрос: дорогой, если бы тебе пришлось переспать с другой женщиной, чтобы спасти мне жизнь, что бы ты сделал? Подумай на досуге. Спойлер: правильного ответа нет. Лучший: сколько денег перевести тебе на карту? Ладно, Ден, мне пора. До связи, — попрощался Наварский и положил трубку.
Он так и не понял, что имел в виду Сокол под глубиной бедствия, когда говорил про Свету. Глубина бедствия отношений с женой Игорю была ясна как божий день. Глубина разочарования в женщине, которую он любил, которой верил, как себе, доверял, уважал, боготворил. Цена её слов, клятв и обещаний. И значимость его интересов, желаний и просьб для неё.
Истина проста: он ей всем обязан, а она ничего ему не должна.
И ладно бы кто-то другой учил его жизни, но, сука, Сокол, который ни одной юбки не пропускает и вообще не парится, меняя баб, как резинки. Уж точно в его коллекции были те, которым он разбил сердце. Но что-то мозолей на его коленях от замаливания грехов Наварский не замечал.
Да, возможно, Света была куда ранимей, чем он предполагал, — думал Игорь, стоя под душем.
Возможно, из тех, кого несчастная любовь толкает на крайности: резать вены, топиться, вешаться. Может, на это намекал Соколов, когда говорил, что с ней так нельзя, что бросить её Наварский не сможет, и отец — причина её расстройств, но… Во-первых, с чего он решил, что она влюблена. Во-вторых, с чего это Сокол возомнил себя психиатром и стал ставить диагнозы? Человека более здравомыслящего, деликатного и сдержанного, чем Света, Наварский ещё не встречал. А в-третьих, с чего Сокол вдруг взял на себя роль её защитника и покровителя?
Не просто покровителя, а буквально толкал Наварского изменить жене. Сделать выбор без выбора: жена его всё равно не простит, а Света из тех, кого нельзя бросать.
Он ответил на звонок доставки из ресторана прямо из ванной.
Стюард открыл дверь своим ключом, накрыл на стол и ушёл, пока Игорь заканчивал «водные процедуры».
И едва успел натянуть халат, когда в дверь постучали.
Глава 25. Валерия
Такси остановилось у гостиницы. Швейцар открыл дверь.
Уверена, Наварский снял номер на последнем этаже, поэтому я сразу пошла к лифтам.
Придирчиво осмотрела себя в зеркале, пока тот полз, отщёлкивая этажи.
Надо было, наверное, платье надеть, а не наскоро втискиваться в тесноватые джинсы, — подтянула я их повыше на животе. Поправила на губах блеск. Расправила плечи.
Выдохнула.
Последний этаж.
Двери лифта вздрогнули и начали медленно расползаться в стороны.
Я даже слегка наклонилась, готовая шагнуть наружу из лифта, когда её увидела.
Тощая брюнетка как раз закончила расстёгивать плащ, сунула в карманы концы пояса и постучала в номер Наварского.
Короткое платье. Высокие сапоги. Голые коленки.
Бегло скользнув по мне взглядом, она глубоко вздохнула и сосредоточилась на двери. Поправила на плече ремешок сумки, сглотнула, тряхнула головой, словно закончила чистить пёрышки. Задрала кверху острый клювик.
По этому клювику и короткой стрижке я её и узнала.
Странно, но она заметно нервничала. И вид имела бледный, словно шла на эшафот. Или прощаться с девственностью, — усмехнулась я.
Ну серьёзно, где она и где девственность? Ощущение, что на ней печати ставить некуда. Наварский у неё может даже не единственный. Выглядит как тощая шалава, ещё и не самая дорогая. Измученно, словно это её последний клиент за день.
Господи, на кого он повёлся? — выдохнула я.
Ладно бы нашёл девочку из хорошей семьи. Наварского всегда завораживали эдакие дворянские гнёзда — интеллигентные семьи с историей. Нравились невинные тургеневские барышни, привлекала закрытая богемная среда, очаровывали соборы и музеи. Его куда больше интересовали экскурсии, чем пляж, выставки, чем торговые центры. И привлекало то, что Игорю не могли дать родители — жизнь в городе с богатой историей, в какой-нибудь культурной столице. Поэтому он и приехал поступать в Питер.
Но эту бабу даже приличной не назовёшь. Чахлая, потрёпанная, как больной воробей.
— Привет! — радостно чирикнула она, когда
