приобняв Степана, добавил: – Ничего не бойся. А если забоишься вдруг, то молись. И если трудность какая-то встретится – тоже молись. И если всё хорошо будет и радостно – тоже молись. И будешь очень счастливым. И спасёшься.
– Спасибо, деда! – сказал Степан. – Ты не представляешь, как мне стало жить хорошо с того дня, когда мы с тобой встретились. Когда ты меня из Невы вытащил… Всё теперь изменилось…
– Ну, будет-будет! – рассмеялся Петруша, – похвалишь дурака, он и поверит, что шибко умный! И делов натворит. Я тебе сейчас про умных и святых рассказывать буду, а ты уж послушай, раз попросил.
Я говорил тебе, Стёпушка, про священника, который на допросе стоял перед следователем и вины не признавал. И били его, и пытали, и золотые горы сулили, а он ничего не сказал. Вот он – воин Христов, несгибаемый в правде. Ни про кого, ни про что словечка не проронил, всё отрицал. Ты им одно скажешь, а они сами всё переврут, а потом под это дело ещё пятерых, а то и пять тысяч на убой пустят или по пыточным лагерям распихают, так чтобы живые начали завидовать мёртвым. И суд был подлый, и следствие – не у кого было правды искать, только у Бога.
Посмотришь, радость моя, на Акт допроса – перед тобой мужественный, стойкий воин предстанет, а на деле-то старик стоял белоснежный. Это батюшка-то в свои шестьдесят восемь лет – совсем стариком стал, совсем побелел. Значит, нелегко он к святости и мученичеству своему шёл. Долгий и тернистый тот путь был… Двадцать лет жизни он к своей Голгофе восходил! Эти годы – каждый на десять помножить можно.
А вот представь себе, если поймали неготового и к стенке припёрли, пистолетом пригрозили – ради глотка воздуха всех предашь, всё подпишешь, лишь бы спастись и близких своих защитить от клейма «врага народа». Страшнее этого клейма ничего не было! Рецидивист – ну и Бог с тобой! А «враг народа» – это конец: смерть, ссылки, лагеря. И детей «врагов народа» туда – учиться не пускают, работать не устроишься, из дома выгонят, а чтобы кусок хлеба раздобыть – семь потов сойдёт, прежде чем самым чёрным трудом себе эту копейку заработаешь. А ещё и не заплатят, ведь «врагам народа» можно и не платить, и сапогом под дых дать можно – чтобы проявить правильную гражданскую позицию.
Следователь говорит: Следствием установлено, что вы по вопросу о положении Церкви в СССР вели агитацию, что советская власть является гонительницей Церкви.
Батюшка отвечает: Подобной пропаганды я не вёл.
А мне хочется крикнуть: Отец Карп и тысячи других, таких же умученных вами, что, не подтверждение этих самых гонений?! А? Кровь их невинная не кричит? Не снится вам по ночам? Спокойно вы спите в своих кроватях? Лучше ума лишиться, чем совести… О, люди, почему же мы такие беспечные?! Часики тикают одновременно для каждого!
Петруша замолчал, шепча что-то одними губами, будто он вдруг онемел от горя.
– Деда, ты сказал, что вся жизнь отца Карпа была дорогой на Голгофу. Это как? Его много раз арестовывали?
Пожевав по-стариковски губами, Петруша тихо сказал:
– Батюшка родился в Лифляндской губернии, нынче это отдельное соседнее государство – Латвия, а до революции – одна из губерний славной Российской империи. Семья у него была самая что ни на есть простая, крестьянская. И он был обычным крестьянским ребёнком, а потом обычным крестьянским юношей. Вроде бы обычным, да не совсем, как потом оказалось. Необыкновенный ум и необыкновенную душу вложил в него Господь. А за то Карп был Ему благодарен и любил очень всю свою жизнь, до самого своего мученического конца.
Когда Петруша говорил это, то сильно нервничал, руки его подрагивали. Пошарив в бездонном кармане, старик вынул оттуда довольно большой блокнот с засаленной обложкой и карандаш. Потом он довольно долго перелистывал страницы, чтобы найти самый чистый лист, без соринок и замятин. И только потом продолжил свой рассказ. Рисовал он портрет отца Карпа, низко склонившись над листом, будто искал у священномученика защиты и поддержки.
– Жизнь его сложилась не так, как у его отца и матери, у братьев и односельчан. Кроме Бога, ещё сильно любил Карп детей, поэтому стал он учителем и учил ребятишек Священному Писанию, то есть Слову о Боге. Для этого он очень много учился сам и много трудился. Так и шёл, шаг за шагом, по выбранной дороженьке: стал учителем, потом рукоположили его в дьяконы, потом привела его дорожка в Санкт-Петербург. А учеников стало ещё больше. Тут отец Карп преподавал сразу в нескольких школах. Ты только вообрази, радость моя, каким нужно быть подвижником, чтобы нести столько послушаний! Только в приюте барона Штиглица обучались около двухсот петербургских мальчиков и девочек из малообеспеченных семей, которым отец Карп каждый день приносил Слово Божие. Это уже не работа, это уже подвижническое служение любимому Богу и любимому делу.
Один штрих за другим ложились на лист бумаги, слово за слово перед Степаном выстраивался жизненный путь священномученика Карпа Эльба, который всю жизнь посвятил служению Богу и труду во имя Божие.
Настоящим доказательством любви к Богу стало и то, что в 1918 году он взошёл в священнический сан, а это было равносильно тому, чтобы своими ногами подняться на плаху. Уже много священников погибло от рук красной власти. Отец Карп на их место и встал, не побоявшись смерти. Год от года становилось всё только хуже. Находились всё новые и новые поводы, чтобы притеснять Церковь, чтобы закрывать и разрушать храмы, чтобы убивать священников.
Двадцать лет прошло после Революции: родина перестала быть родиной, народ-труженик превратился во «врагов народа», разрушенная, разбитая и заколоченная Церковь засияла ярче, чем прежде, на крови новых мучеников. Тех, кто даже под страхом смерти не погасил Свет и Образ Божий в себе.
Портрет был готов. Со страницы на Степана ласково глядели очень добрые и очень живые глаза старого батюшки.
– Отца Карпа Эльба расстреляли в 1937 году, после одного единственного допроса, о котором я тебе рассказал, – со вздохом сказал Петруша. – Им там показалось, что «вина» его вполне доказана этим, и всё… Так и присудили, что он повинен смерти.
Контрреволюционная группа
– Радость моя, полистай когда-нибудь церковный календарь. На каждой страничке прочитаешь: мученики, мученики… Мученик такой-то и иже с ним убиенные… А сколько их было, вместе с ним убиенных? Три, десять или сто?
Знаешь, какие страшные гонения на первых христиан были? Не передать! Сначала иудеи, распявшие Христа,
