двери перед самым носом – бумц! – и закроет. И всё, иди в ад – там всякой живности много.
– Всех покойников перед похоронами и моют, и красиво одевают, как на праздник, – заметил Степан. – Это обязательно, мне бабушка как-то рассказывала об этом.
– Да, и свечку с иконкой в руки дают. А что толку? – вздохнул старичок. – Если человек за всю жизнь ни одной свечечки не возжёг и только в гробу иконку подержал? Даже если от кутюрье самого французского костюм будет, не думаю, что Господу это поможет в покойнике Свой Образ разглядеть! А вот солдатики, которые свои жизни пожертвовали ради Родины, и в общей яме, в пробитых да перепачканных шинельках лежат, те – другое дело! Потому как Образ Божий не в одежде проявляется, а в душе человеческой. Это она у нас и нагая, и босая, и замызганная вся, а сидит до поры в груди, на свет не высовывается, мы и забываем, что о ней главная забота нужна.
Расстрелянных скидывали в грузовики и везли тела их босые, полуголые по тайным ямам да могильникам прятать. Одежонку, у кого была получше, ещё с живых снимали – чего добру пропадать? Пригодится в новом хозяйстве.
Посмотришь, так вроде все одинаковые, как дрова, в грузовиках и в ямах лежали, а к Богу-то поднимались все разными: кто в ризах золотых, как солнце сияющих, а кто и в отрепьях, в которых и на улице показаться стыдно, а не то что к Царю Царей подойти…
– Жалко их, – сказал Степан, вообразив весь этот ужас: скользкий от крови пол подвала, на котором босиком стояли и ждали очереди на расстрел, грузовики, забитые их телами, ямы, чуть присыпанные землёй.
– Жалко! – с готовностью кивнул старичок. – Ой, как жалко. Не то слово! В страшном сне такое приснится, и то стыдно. Срамота какая! А тут вопрос жизни и смерти: пустит Господь в рай или перед носом двери закроет! – Петруша говорил о другом. И заботило, и ужасало его другое, то, что начиналось потом… После грузовика, после ямы… – Как бы тебе это объяснить? – раздумчиво начал он. – Ну, представь себе такую историю: дали тебе… Нет, ты в куклу играть не станешь… Сестричке твоей дали на время поиграть очень красивую куклу в белом кружевном платье. Очень нарядную! Почти новенькую! Сестре твоей она, конечно, сильно понравилась, она играла с этой куклой все дни напролёт. Везде её с собой таскала: и за стол рядом с собой посадит, и купаться возьмёт, и по лужам прыгать, и в песочнице копаться. Но вдруг пришло время куклу эту отдать. А хозяйка рассердилась и говорит: «Нет! Это совсем не моя кукла! У меня была чистенькая и нарядная. А эта какая-то грязная и старая. Отдавай мою! А не отдашь, я не буду с тобой больше дружить!» Похоже на правду? Вот то-то и оно…
Дал нам на время Господь душу – новенькую, белоснежную, любо дорого посмотреть. А какую мы её возвращаем? Такую противную, занюханную, что ей нет места рядом с Богом! Вот так… И уже плачь, рви на себе волосы – а поздно… И ничего уже не сделать. И стара эта история как мир, а мы всё на одни и те же грабли встаём. А умные люди всю свою земную жизнь посвящают заботе о своей душе: и чистят, и моют, и штопают, если вдруг понадобилось. На это уходят годы, даже десятилетия подвижнического труда, лишений всяческих, и голода, и холода – чтобы отучить плоть свою душу портить. Но поверь мне, радость моя, награда того стоит!
А мученики взвалили себе на хребет по кресту, донесли, до конца выстояли, не сплоховали – и вот в них уже Образ Божий засиял! Разный путь может быть к святости. Но ты знаешь, люди, которые гораздо умнее меня, говорили, что просто так мучеником не стать. Этой чести ещё заслужить нужно всей своей предыдущей жизнью.
– Деда, а расскажи мне, пожалуйста, о святых. О наших, которые в «Крестах»…
Священномученик Карп Эльб
– Перед Богом, радость моя, святых стоит гораздо больше, чем в наших святцах значится имён. Понимаешь, не обо всех святых нам известно доподлинно. И не только про древних, которые в глухой пустыни всю жизнь просидели и их, кроме Бога, никто не видел, или, скажем, про юродивых: дураков-то во все века да во всех городах много, как их различить между собой: кто просто дурак дураком, а кто юродивый? Но даже про новомучеников наших, которые жили совсем ещё недавно, известно очень мало – в архивах вся их жизнь по листочкам разложена, а зайти и прочитать, что там написано, просто так нельзя. Это великий труд и великая сложность – и попасть туда, и доступ получить.
Расстреляны, замучены по лагерям, целыми баржами затоплены, забиты до смерти в тюрьмах уголовниками, утоплены, сожжены заживо вместе с храмами и прихожанами – десятки тысяч священников и монахов, клириков и церковных певчих, а погляди в святцы – прославленных Церковью святых новомучеников не так уж и много. И не потому, что мало оказалось достойных, а потому, что работа по прославлению их только начинается. Может, ещё пятьдесят лет должно пройти, а может, так никогда мы всех наших мучеников поимённо и не узнаем…
И вот представь, радость моя, ещё рядом с тобой ходят по городу внуки и правнуки святых, может, они и сами ничего не знают про своих родных мучеников, но те-то точно всё знают про них и помнят, и любят. И вообрази только, как они за нашу страну, за наш город Богу молятся каждую секундочку! Ведь это их главная забота, чтобы Господь смилостивился над нами, чтобы детям, внукам и правнукам их было жить легче, чем им самим пришлось, и чтобы Церковь Христова выстояла. Ты представляешь, какая у нас защита?!
Я иду другой раз по Литейному, гляжу на людей, и вдруг – глаза родные! Что такое?! Я, знаешь, аж подпрыгнул. Вот он мой драгоценный взгляд! Друга моего, батюшки одного умученного! А это внучка его бежит, чтобы про своего дедушку в Большом доме хоть крупинку правды выпросить. И взгляд его несёт. Чистый такой, добрый, лучистый. Даже на душе теплее стало, хоть ветрюга меня с ног сносил и Голубку мою похитил.
Вот так, и кричать не нужно, шепнёшь украдкой: «Святые новомученики петербургские, помогите, пожалуйста, вымолите, защитите меня и мою семью…» – а они все тут рядышком. И услышат, и помогут. Вот какое войско на твоей защите! – Петруша, говоря это, широко-широко раскинул руки, показывая, какое оно огромное, а затем,
