мыслями с сестрой Евгенией, – доктор взял шляпу и портфель, – пока не сдашь все экзамены.
– Хорошо, Dottore.
– Это эгоистично с моей стороны, но я хочу, чтобы после завершения учебы монахини отправили тебя обратно в Виареджо. Мне нужна хорошая помощница. Если не получится, полагаю, мне придется предложить это место синьоре Маччио, а она хорошо ухаживает за больными, но никогда не умолкает. Я сойду с ума, если в ближайшее время ты не получишь разрешения на работу и не вернешься к нам.
Претуччи ушел, оставив Доменику готовить кабинет к открытию на следующее утро. Она расставила настойки, почистила инструменты и подмела пол.
Спелый апельсин, на котором она тренировалась делать уколы, так и лежал на столе. Она продела нить в отверстие в кожуре, завязала петлю и вынесла плод на улицу.
Доменика встала на цыпочки, подтянула к себе ветку барбариса и повесила на нее апельсин. Когда она отпустила ветку, та взметнулась над ее головой.
Она знала, что совсем скоро птицы склюют апельсин и от него останется одна только нитка. Вернувшись в кабинет, Доменика встала у окна и принялась наблюдать, как слетаются зяблики.
12
ВиареджоНаши дни
– Мама? – крикнула Николина, выходя из лифта и переступая порог родительской квартиры. – Мама, это я. Я принесла анчоусной пасты, которую ты хотела. И взяла немного…
Стеклянная дверь была открыта, ветер раздувал занавески. Николина поставила пакеты с продуктами на стол и вышла на террасу.
Обеспокоенная, она вернулась в квартиру и осмотрелась. Поднявшись по ступенькам в спальню, позвала мать. Кровать была аккуратно застелена. Она быстро спустилась вниз и прошла на кухню. Мать лежала там на полу.
– Мама! – Николина опустилась рядом с ней на колени.
– Все нормально, – пробормотала мать.
– Но ты упала.
– Голова закружилась.
– Ты меня узнаешь? – спросила Николина, помогая матери сесть.
– Ты моя дочь Николина. При рождении ты весила девять фунтов семь унций, и даже спустя пятьдесят лет я отлично это помню.
– Ты меня до смерти напугала. – Николина налила матери воды. – Сиди, не вставай. Я вызову «скорую».
– Не смей!
– Тогда позвоню твоему врачу.
Матильда не стала возражать и послушно сделала пару глотков.
Николина созвонилась с врачом, помогла матери подняться, взяла ее пальто и сумку. Они осторожно дошли до лифта, спустились к машине. Николина усадила мать на сиденье и пристегнула ремнем.
– Ты нянчишься со мной, как с ребенком, – посетовала Матильда.
– Пришло время, мама. Помнишь, что ты мне говорила?
Матильда кивнула. Она заботилась о своей матери, Доменике, до самой ее смерти, но ей не верилось, что она сама теперь немощная старуха, которая нуждается в заботе дочери.
Николина уселась на водительское место, пристегнулась и завела мотор. Она медленно выехала на главный бульвар и остановилась на светофоре. Достала маленькую бутылочку воды и протянула Матильде:
– Попей, пожалуйста.
– Я в порядке.
– Попей. Проблемы у пожилых чаще всего от того, что они мало пьют.
Матильда отпила воды.
– Наверное, это сфольятелли. Я их все съела. Похоже, я больше не могу есть то, что люблю.
– От пирожных не падают в обморок.
– Да я почти и не падала.
– Мы не знаем, сколько времени ты была без сознания. Папа ушел на работу в семь, а я пришла около девяти.
– Всего пару секунд.
– Откуда ты знаешь?
– Я как раз вспоминала маму, когда та была медсестрой, еще совсем молодой. Что это может значить?
– Тебе нужен был врач?
– Я способна о себе позаботиться, – уверила дочь Матильда.
– Послушаем, что скажет доктор.
Ида Касичьяро стояла у торговых рядов, когда увидела машину Николины и сидящую в ней Матильду. Она хотела помахать, но тут заметила, что мать и дочь о чем-то спорят. «Ох уж эти Кабрелли. Вечно они ссорятся», – пробормотала она себе под нос.
* * *
Олимпио вышел из мастерской и позвонил Николине.
– Что сказал врач?
– Он сказал, что у нее слабое сердце. Возможно, от этого перепады настроения. Все эти слезы без причины. И проблемы с памятью тоже, вероятно, от этого. Она сказала ему, что ее преследуют видения. Картинки из детства. Ей кажется, что мать зовет ее с собой. Она видит всех своих ушедших родных. – Голос Николины дрогнул.
– Что он еще сказал? Мы можем что-то сделать?
– Он сказал, что бы это ни было, у мамы лишь начальная стадия.
– Деменция?
– Доктор так не думает. И не Альцгеймер.
– Слава богу.
– Он сказал, ничего не изменилось с тех пор, как ты привозил ее на обследование.
– Уже хорошо.
– Из-за проблем с сердцем ее мозг недополучает кислород. Врач считает, ей надо давать кислород по ночам, когда она спит. Он говорит, это поможет. Я сейчас поеду туда с аппаратом, чтобы показать ей, как им пользоваться.
– Я выезжаю домой.
– Не надо, папа, я сама справлюсь. Врач считает, нам надо вести обычный образ жизни, просто присматривать за ней. Если мы вдруг что-то изменим, ее это встревожит.
– Понимаю. Я позвоню твоему брату.
Олимпио стоял на тротуаре. Этого следовало ожидать – в конце концов, им уже за восемьдесят, и что-то обязательно должно было случиться с ним, или с ней, или даже с ними обоими. Но этот момент наступил слишком быстро. Ведь столько еще хотелось увидеть и пережить вместе.
* * *
Николина ехала по бульвару, мать сидела на пассажирском сиденье.
– Мама, ты там как?
– Va bene.
– Прости, тебе сегодня досталось.
– Ходить по врачам – это моя новая профессия. Когда я была бухгалтером, мне полагались выходные. В старости ходить по врачам – это тяжелая работа семь дней в неделю.
Николина остановилась на светофоре.
– Видишь тот магазинчик джелато? – Матильда махнула рукой. – Когда-то здесь была клиника Dottore Претуччи. Моя мать у него работала. Она стала первой женщиной в этом городке, получившей образование.
– Я горжусь ею.
– Я тоже. Но она дорого заплатила за это достижение, поверь мне.
Николина заметила, что память матери работала лучше, когда они куда-то шли или ехали. Как будто именно в движении Матильда начинала вспоминать подробности и тут же ими делиться.
– А что произошло с твоей матерью? – спросила Николина. – Ты помнишь?
13
ВиареджоФевраль 1939 года
Ранним утром в последний день карнавала Доменика Кабрелли шла на работу. В городке стояла тишина, людей на улицах было совсем мало. На рынке рыбаки раскладывали свой улов, а две монахини торговались с местным фермером за рапини[64] для похлебки, готовясь к Великому посту. Прилавки вдоль дощатого променада были накрыты брезентом, а над всей набережной развевались праздничные флажки – красные, белые и зеленые. В тишине слышался лишь скрежет металла – это хозяин прилавка с сосисками чистил решетку в предвкушении бойкой вечерней торговли.
Розовое небо было испещрено золотистыми прожилками, словно полевой шпат. Пробивавшиеся сквозь них лучи освещали гребни зеленых волн. На заднем плане над водой едва торчали перископы подводных лодок, вышедших на учения. Туристы даже не обратили бы на них внимания, но Доменика заметила сразу. Италия готовилась к войне, которой никто не хотел.
Отворив дверь в кабинет, она подперла ее и открыла окно, чтобы проветрить помещение. Когда
