любимые мной губы, и я умерла.
Глава 13. Тени прошлого
Грудь раздирало огнем. Сквозь боль, со стоном приходя в себя, я пыталась вспомнить, кто ж меня так приложил? Память не желала служить своей хозяйке, отчаянно пытаясь спрятаться в самых темных и дальних уголках души. Глаза опухли и не открывались: «Вот это мы укушались винцом на обратном пути!» – вялая мысль проползла, шкрябая, по всему мозгу, прошкрябала по глотке, рухнула в пищевод, вызывая судорожные позывы в желудке.
Руки затекли и почему-то не хотели опускаться. Видимо, снова уснула, лежа на вытянутой левой, а правую завела за спину. (Поза, по словам мужа, называлась «что ж ты, милая, смотришь искоса, низко голову наклоня!»). Ну, вот сплю я так, когда шея болит! Неудобно, но помогает!
И вот теперь обе руки затекли до такой степени, что не опускаются и не поднимаются. Повела головой вправо-влево, попыталась вытащить-выпрямить обе руки. Не получилось. Глаза по-прежнему не открывались, шею что-то обматывало, неприятно царапая кожу.
«Господи! Да что ж такое?!» – заколотилось перепуганное сердце и захотелось пить. Очень. Вместе с жаждой тело окатило жаром, затем холодом: это вернулась память, так и не сумев спрятаться в подземельях моей души.
«Боже мой! Их всех убили! Наташка! Зерг! Фелино! Бедный мальчик!» – заорало сознание, и я вспомнила, что умерла.
Меня убили, насадив, как бабочку на странное обжигающе-острое нечто, что вошло в спину раскаленной лавой, а вышло острым осколком льда из солнечного сплетения. Какая-то мысль дернулась в сознании, но ухватить ее я не сумела.
Послесмертие было странным: руки затекли, телу было холодно, грудь болела, как после встречи с кастетом, глаза открываться не хотели.
«Интересно, в рай или в ад отправили?» – подумала я, с трудом раздирая веки. В полумраке едва просматривались очертания комнаты без окон, дверь напротив, два тусклых светильника. Попытка потереть опухшие глаза закончилась неудачей. Дернувшись, я обнаружила, что руки мои затекли далеко не от сна: были они скованны, а сама я находилась в полуподвешенном состоянии практически голая.
От широких наручников к потолку уходили тонкие цепи. Моя одежда исчезла, тело прикрывало нечто полупрозрачное, едва доходящее бедра. «Спасибо, хоть трусы оставили!» – пронеслась ехидная мыслишка, а я продолжала проводить мысленный осмотр своей обнаженной натуры на предмет поврежденности. Последних вроде не наблюдалось. Нагота раздражала и подмораживала: камином неизвестный хозяин или хотя бы буржуечкой мое подвешенное тело не обеспечил, решив, что моих жировых запасов должно хватить на обогрев.
«Не изнасиловали и на том спасибо», – цинизм и язвительность в стрессовых ситуациях всегда спасали меня от бабских истерик и прочих женских соплей. «Что мы имеем? Дано: одна подвешенная дама бальзаковского возраста в трусах и без одежды. Убитая подруга и попутчики из этого мира…Что еще? Кажется, я разгромила Храм, замочила (точнее, сожгла!) змею и убила кучу народа!»
Прислушалась к себе и поняла, что вот прямо сейчас с удовольствием повторила бы все свои действия. Потом воскресила бы всех участников бойни и снова убила. И так раз пять. А затем нашла бы некроманта в этом мире, заставила поднять всех сдохших от моей руки гадов, и снова еще разочек спалила бы, и убила к чертям собачьим и змею, и похитителей, и балахонистую тварь и…
И тут я вспомнила, что я вроде как дракон, да еще золотой! И плююсь огнем не слабо, да и силой с массой тела в драконьей ипостаси Бог не обидел (или здесь надо говорить Радуга не обделила?). Обрадованно закрыла глаза и начала перевоплощаться. Наверное, минуты через две мой уставший от потрясений организм донес до мозга информацию, что дракон помахал ручкой и вместе с памятью скрылся в подземельях души. Но если разум услужливо вернул все дрянные воспоминания ночи, то ипостась, сделав хвостом, скрылась и возвращаться восвояси не собиралась.
Я открыла глаза и задумалась: «В чем сила, брат? А сила в ипостаси. И если дракона не удается вызвать, значит, есть причина. Какая может быть причина?»
Перед глазами нарисовалась приснопамятная картинка: Храм, удар в спину, боль, чьи-то руки с чашей, собирающие мою золотую драконью кровь. Вот и ответ: получается, с кровью у меня отняли силу, и теперь я – это просто я, барышня слегка за сорок из другого мира, переставшая быть артефактом или кем я тут была до этого момента?!
Открытие было неприятным. «Но тогда какого лешего я все еще жива и даже закована?» – забилась обнадеживающая мысль и я вновь принялась размышлять. «А если предположить, что мою силу просто блокировали? И тогда получается, что вот эти цепи-наручники и есть блокиратор, не дающий дракону вырваться на свободу и уничтожить все… Ну или хотя бы»
Додумать не удалось, дверь бесшумно отворилась, и на пороге появился… балахонистый! Злоба накатила темной, сжигающей разум волной, и я дернулась вперед, забыв про цепи. Хотелось рвать зубами, душить и бить об стену ненавистную тварь, убившую Наташку.
Мою Натаху, у которой там, на родной земле, осталась дочь и мама, и бабушка, и сестра! Наталку, с которой за десять лет дружбы съедены и соль, и сахар, и ложка дерьма далеко не из бочки мёда. Наташку, которая только-только научилась жить и радоваться, и творить, и восхищаться жизнью, впервые за сорок лет полюбив себя, любимую.
Цепи врезались в кожу, но боли я не почувствовала. Красная пелена снова, как в Храме, заволокла разум и залила глаза. Краешек сознания зацепил отступление твари к двери и удивление, с которым убийца рассматривал меня и натянутое до предела моих возможностей черное железо, сковывающее руки.
Затем чужак удовлетворенно кивнул каким-то своим мыслям, сделал несколько шагов вправо, и меня дернуло обратно к стене. Бешенство отступило, и я почти нормально могла воспринимать окружающую действительность. Мой тюремщик что-то делал возле противоположной стены, отчего меня медленно, но верно оттаскивало от него на безопасное расстояние. «Подъемный механизм что ли, – пронеслась возмущенная мысль. А потом я нахмурилась, разглядывая человека (да человек ли он?), вошедшего в комнату. Это был не тот балахонистый, что убивал Наташку. Этот был другой.
Высокий, слегка сутулый, чубатый. Непокорный вихор я не видела за капюшоном, но почему-то была уверена в том, что он есть. Я помнила этот наклон головы к плечу. Только он так делал всегда, прислушиваясь к моим словам. Помнила этот разворот плеч, крупные ладони и длинные чувственные пальцы. Наваждение… Видимо, от потери крови у меня начались галлюцинации, и я вижу то, чего не может быть! Просто потому, что не может быть никогда! Не здесь!
Широко распахнув глаза и прижав скованные руки к груди, я глубоко задышала, пытаясь сдержать глухие удары разбушевавшегося сердца. Мой мозг отказывался воспринимать действительность. Мои глаза с нарастающим ужасом наблюдали, как медленно, очень медленно высокий мужчина поднимает свои красивые руки к капюшону и также медленно отбрасывает его с лица.
Темный непокорный вихор вырывается на свободу и нависает над бровью. Карие глаза насмешливо отражают две меня в зрачках. Чувственные крупные губы кривятся в полуулыбке. Шутливый полупоклон и мужчина делает стремительный шаг вперед. Секунда и он склоняется надо мной, обхватив лицо своими сильными требовательными ладонями.
Я запрокидываю голову (мой маленький королевский рост не позволяет смотреть в упор в темные глаза, обрамленные длинными пушистыми ресницами). Большие пальцы ласково проводят по моим пересохшим губам. Его лицо так близко, что я чувствую мужское дыхание на своих ресницах. Он по-прежнему пахнет кофе и сигаретами с вишней.
В моих глазах потрясение, замешанное на неверии. В его – насмешка и что-то еще. Наверное, абсолютная уверенность в своей безграничной власти надо мной. Так было когда-то. Нет. Что-то другое. Неуловимое. Странное. Страшное.
Длинные пальцы приподнимают мой окаменевший подбородок, и земной мужчина шепчет мне в лицо:
– Сне-е-е-ж-ж-ж-ка-а-а-а… Моя дорогая, всегда рыжая Сне-е-е-ж-ка-а-а… – призрак из прошлого улыбается во все свои тридцать два зуба.
А я вдруг вижу, как смуглая гладкая кожа, словно шкура змеи во время линьки, сползает с его лица, обнажая желтый череп давно умершего человека. Мгновение и… банальный женский обморок второй
