обоих: восхитительные маски, рабы своих ролей, перевоплотившиеся в существ из другого мира, из страшной сказки, из детского кошмара…
Меланхоличный голос скрипки, словно серебряными гирляндами, украсила череда переливающихся во мраке электронных аккордов, и в душном воздухе зала над головами людей поплыл ровный и проникновенный женский голос:
Картонные маски изгрызли крысята
и в трещинах стены в театре проклятом…
Не видеть, не видеть, не видеть, но жить –
вот мой сладкий бред… что ещё говорить?..
«Как же это всё-таки странно, – мельком подумала Верена. – Я столько раз слышала эту песню на финском, и только теперь могу вдруг понимать её слова…»
Звуки скрипки оборвались на высокой пронзительной ноте – словно прощальная вспышка ночного костра перед тем, как его затушит холодный утренний дождь в сером, наполненном сырыми тёмными тенями лесу, – и в следующий момент свет в зале плавно погас, и за спиной у скрипачки вновь разошёлся гигантский чёрный занавес, открывая красноватую, кроваво-пламенную глотку сцены с ярко освещённой ударной установкой, на которой красовался светящийся логотип в виде жуткого четырёхглазого безволосого пса с ощеренными клыками.
Зал восторженно взревел. И сразу же грянула уже совсем другая музыка – закладывающая уши, неторопливая и неумолимая, словно поступь сказочного великана, – и Флинн порывисто поднялся с пола, цепляясь руками за микрофонную стойку.
Укусы яда в тишине –
бежа-ать!
Невинность мелом на стене
распя-ать!
Любовь в безжалостном огне
забы-ыть!
И совесть в ядерной войне
уби-ить!!
Окружённый налетающими на него со всех сторон белёсыми призраками страшных голограмм мужчина протянул микрофон в зал. Публика подхватывала каждое его слово уже почти в экстазе, в животном кайфе от единения с музыкой, и внезапно обострившимся зрением Верена увидела, как будто бы прозрачные языки пламени, невидимыми факелами взметнувшись над толпой, сливаются в один бурный штормовой вал, и как этот вал, дрожа и вибрируя, стремительно катится поверх человеческих голов прямо к сцене. Верена почувствовала, как в солнечном сплетении у неё что-то сладко запульсировало, отзываясь на эту вибрацию. «Верховая и низовая энергия», – в очередной раз вспомнила девушка что-то из объяснений Пули. Слияние сил и обмен силами.
Красиво как…
– Посмотри, Диана… А у него ведь браслеты на руках, совсем как… наши, правда?
Опять на страшном тёмном дне
леж-и-им!
Оставь планету сатане –
бежи-и-м!!!
Солист, крепко сжимающий двумя руками микрофонную стойку, неожиданно пошатнулся. Лицо его исказилось от боли, и он опять рухнул на колени, почему-то так и не выпуская стойки из рук. «Вот это экспрессия», – успела подумать Верена, и в этот момент кисти у неё заломило, словно от погружения в ледяную воду – знакомо и необыкновенно сильно. Она обернулась к Диане и увидела, как на руках у той тоже начинают светиться чёткие золотистые линии. Женщина изумлённо повернулась к ней, перекрикивая вопли беснующейся толпы:
– Ты тоже это чувствуешь, или?..
И в этот момент свет на сцене начал дробиться и мерцать, вторя раскатам оглушительного барабанного соло. В зале сделалось совсем темно, потом всё вокруг осветилось красным, а потом опять рухнула тьма. Верена сумела ещё разглядеть, как Флинн опирается на руки, безуспешно пытаясь подняться, как вокруг его запястий вспыхивают ослепительно белые полосы, и как на некоторое время в мельтешении световых эффектов проступают контуры похожего то ли на кабана, то ли на гигантскую собаку зверя, всё ещё окружённого какими-то ещё более кошмарными голограммами.
Сумасшедший ритм ударных продолжал бить по ушам, а мужчина уже лежал ничком, почти не шевелясь. Откуда-то из-за кулис к нему стремглав выскочило несколько человек в чёрных футболках. Те торопливо помогли Флинну подняться и под руки увели со сцены – а вновь освещённая лучами направленных на неё со всех сторон прожекторов женщина в монашеском балахоне снова вышла к огням рампы, поспешно вскидывая к подбородку пузатую электронную скрипку.
Видно было, что импровизировать подобным образом на концертах ей было далеко не впервой.
* * *
– Мо-ой бог, Аспид, ну это уже просто скучно. Я ведь ещё даже во вкус не успел войти…
Вильф облизнул перепачканные кровью когти и рассеянно пнул оказавшийся под ногами крупный серый булыжник, похожий на чьё-то огромное пятнистое яйцо. Булыжник пронзительно пискнул, выбросив в воздух разом несколько десятков тонких червеобразных щупов, и, как футбольный мяч, отлетел метров на десять в сторону, приземлившись у подножия гигантской горы, под которой громоздились груды осыпавшихся, вероятно, в незапамятные времена замшелых валунов.
– Нет никакого удовольствия тебя мучить, пока ты так легко позволяешь себя парализовать, маленький тули-па.
Под сводами боевого зала царил зыбкий полумрак, который лишь высоко под почти невидимым снизу пещерным куполом прокалывали лучи яркого-белого, очень похожего на дневной света из узких скальных ниш. Полумрак смущал Аспида особенно – он совершенно не понимал, каким образом при таком освещении вообще можно толком различать действия противника, не говоря уже о том, чтобы как-то их предугадывать. («Это я тебя ещё пока полностью зрения не лишал, малыш, – рассмеялся как-то Вильф в ответ на его робкий протест. – Учись использовать глаза тули-па, находясь в человеческом теле, пока у меня окончательно не пропало настроение делать тебе поблажки…»)
Мальчик глядел на Вильфа с пола, тяжело дыша.
– Почему это всё время происходит? – хрипло спросил он. – Этот паралич… что я делаю не так?
Вопрос означал передышку – скорее всего, очень недолгую, и Аспид, пользуясь моментом, попытался сесть, опираясь на кровоточащие ладони. Обожжённые ноги всё ещё почти не слушались его.
Со склона возвышающегося по правую руку холма из пористой застывшей лавы стекал едва ощутимый поток горячего, пахнущего пеплом воздуха, и мальчик чувствовал, как в горле у него начинает мучительно щекотать при каждом вдохе. Холм был усеян глубокими расселинами – словно кто-то огромной стамеской вырезал в нём похожие на исполинские ступени уступы. Сидящий на краю одного из этих уступов Тео сдул с ладони трепещущую размытую тень, очертаниями напоминающую полупрозрачного, отливающего медью электрического ската, и насмешливо посмотрел на мальчишку сверху вниз.
– Ты не отпускаешь человеческое, Аспид, – сказал он. – А человеческое делает тебя слабым.
– Как это?
Вильф неторопливо приблизился и присел за спиной у Аспида на корточки.
– Всё очень просто, юный воин. Тули-па безразлично всё то, чего ещё боится бывший смертный внутри тебя…
Жёсткая ладонь плотно легла ему на губы.
– И этот смертный – твой враг,
