Хэллоуин, это у него получилось, как казалось Флинну, как-то особенно удачно.
Впрочем, настоящие демоны вряд ли бывают так унизительно зависимы от собственной физиологии. Всё же демонам не положено отвлекаться на еду или там на сон. Как ни крути, а их работа – преследовать смертных и строить тем всяческие коварные демонические козни… Как минимум, в противном случае всё будет в высшей степени не романтично… тьфу, то есть не демонично. Астарот на унитазе, подумать только, какая это была бы возмутительная вульгарщина!
«А вот вам, так сказать, неприглядная проза жизни обычного смертного, – ухмыльнулся про себя Флинн. – Очень трудно оставаться на сцене в должной мере демоничным, когда все мысли только о том, как бы тебе поскорее воспользоваться уборной…»
По большому счёту он был сам виноват, конечно. Может быть, стоило всё-таки послушать Фрейю и не накачиваться так уж основательно горячительным перед самым концертом. Но Флинн на тот момент сумел убедить себя в том, что ему просто необходимо накануне выступления несколько… взбодриться. Хотя самолёт из Торонто и приземлился в Берлине ещё сегодня утром, и мужчина, в общем-то, успел немного поспать и даже почти не лажал на репетиции.
Ну ничего, ещё только одна песня, и всё, дело, так сказать, сделано… что у них там осталось на бис? Ах да, точно, «Оставь планету»…
Слегка покачнувшись, Флинн вышел за дверь и тут же запнулся о стоящий посреди тесной гримёрки винтовой трёхногий табурет, похожий на детский стульчик. «Понаставили тут», – сердито подумал он.
Фу ты, чёрт, как же голова-то кружится… А вот и не от выпивки, а просто… просто душно тут очень. Душно и, это… накурено. Флинн уставился на висящий над дверью на заклеенной разноцветными афишами бетонной стене гигантский, с ладонь величиной, турецкий «глаз Фатимы» из синего стекла. Нет, вроде бы ничего уже больше не двоится…
Ладно, всё путём… интересно, у него там аспирин остался в отеле? Так, исключительно на всякий случай. Ах, у Фрейи в сумке точно что-нибудь да найдётся – не первый год вместе играют…
Флинн подошёл к гигантскому зеркалу, окружённому изогнутыми, словно змейки, трубками дневного света. Чуть не опрокинув на чёрный палас недопитую бутыль минералки с края уставленного пёстрыми флаконами и коробками с гримом столика, он на несколько секунд опёрся руками о колени, прислушиваясь к доносящимся из зала воплям и свисту. Ничего, потерпите, драгоценная публика. Дайте своему Асмодею чуток отдышаться…
«Волосы надо будет снова в чёрный покрасить, вот что, – подумал Флинн, отбрасывая с глаз слипшиеся от геля пряди. – А то голубоглазый блондин – это как-то уже не совсем демонично…» Разве можно такого всерьёз испугаться? А у него, вон, русые корни уже отросли сантиметра на полтора…
Взгляд мужчины упал на купленные накануне браслеты, небрежно брошенные на гримировальный столик рядом с мобильником. «Надеть их, может? А то… тут, конечно, всё запирается, но мало ли…» А Флинн, как-никак, вчера за них пятизначную сумму заплатил, если перевести в евро…
Он повертел браслеты в пальцах. Гладенькие, блестящие, даже словно бы какие-то тёплые. Почему-то вдруг очень захотелось нацепить их одновременно сразу на обе руки. Как там было у этих… египетских фараонов. А неплохо было бы, кстати, сочинить песню про какого-нибудь такого египетского фараона. Например, как в той санкт-петербургской легенде… Что-нибудь про душу, которую после смерти заточили в каменных сфинксов… а потом люди, которые смотрели сфинксам в глаза на рассвете, начинали бы сходить с ума…
Когда «Псы полуночи» выступали в Петербурге, Флинн очень любил приходить на берег Невы и рассматривать этих двух сфинксов. Что-то там чувствовалось такое, в этом месте… до мурашек странное и одновременно с тем жутко вдохновляющее.
Решено, так он и сделает, вот прямо завтра же в самолёте. Напишет про фараонов… тьфу, чёрт, в смысле, про сфинксов. Ещё с какой-нибудь никому толком не понятной, этакой бессмысленной, но очень глубокомысленной фразой в припеве… например… э-э… «но он любил гораздо реже, чем умирал бы, не солгав»… вот, вообще отлично!
«Главное, не забыть это предложение, когда протрезвею», – строго сказал себе Флинн, поправил насквозь мокрую от пота чёрную бандану, повязанную на лоб, и, подхватив со столика браслеты, нетвёрдым шагом двинулся обратно на сцену.
* * *
– Никогда бы не подумала, что на подобных мероприятиях можно так легко строчить сообщения в чат, стоя в первом ряду, – усмехнулась Диана. – Или это просто все эти рокеры сделались спокойнее со времён моей молодости?
– А мы тут вообще все очень дисциплинированные, – Верена зажала в потной ладони прозрачную пластинку телефона, перелистывая сделанные десять минут назад фотографии. – Вот в Мексике или в России, говорят, на концертах всё гораздо более жёстко…
Вот эта, где Флинн стоит около самой рампы на четвереньках с гитарой на шее, вроде бы получилась ничего. Белое лицо, розовые линзы, кривая, как у горгульи, улыбка на словно бы окровавленных губах…
Опции, отправить фото: пользователь «Суперволк». Файл отправлен.
«Круто, ага. Когда я был на их концерте здесь в Нью-Йорке, он ещё гримировался под сатира…»
«Испугался бы такого ночью в тёмном переулке?»
«Вряд ли. Я и пострашнее видел».
Стикер. Фея Динь-Динь, задумчиво закатывающая глаза. «У тебя, похоже, очень увлекательная жизнь».
«Ты даже не представляешь себе, насколько». Стикер. Монстроподобная летучая мышь, сидящая на оскаленной оранжевой тыкве.
«И тебе тоже счастливого Хэллоуина. Жаль, что тебя тут нет, мистер „я-видел-и-пострашнее“. Всё, я ушла наслаждаться прекрасным…»
В тот же момент в полумраке ярко вспыхнули огни рампы, и Верена поспешно засунула телефон обратно в сумку.
Сцена перед ней заполнилась полупрозрачными извивающимися голограммами, напоминающими тощих карликов в похожей то ли на спортивную, то ли на военную форме. Лица карликов закрывали уродливые средневековые маски с длинными птичьими клювами. Зал тут же наполнило угрожающее, делающееся всё громче и громче низкое тяжёлое гудение, перемежаемое тонкими трелями невидимой флейты, и эфемерные фигурки закружились в странном изломанном танце, то и дело наскакивая друг на друга; в публике раздались оглушительный свист и одобрительные возгласы.
– Смотри, Диана, они опять выходят, – Верена вытерла пот со лба тыльной стороной ладони. – Я же говорила тебе, что это ещё не конец…
Свет снова померк, и секундой позже ослепительно яркий луч прожектора осветил одетую в тёмный, подпоясанный волосяной верёвкой монашеский балахон скрипачку. Солист с вымазанным чёрно-белым гримом лицом и закрытыми глазами стоял перед скрипачкой на коленях в клубах горьковато пахнущего искусственного тумана, который струился из многочисленных дым-машин под потолком, и Верена, мгновенно оценив эту мизансцену взглядом художника, невольно залюбовалась, глядя на них
