сердце. Уж не поэтому ли он ушел? Только ли Тайрон повинен в том, что они отдалились друг от друга – точнее, так по-настоящему и не сблизились, хоть и спали в одной постели?
Боль терзала душу, но от правды не скроешься – в чем-то Тайрон понимал Фэлри куда лучше, чем Дар Небес, которому эр-лан отдал свое сердце.
Питер медленно отступил назад, не отрывая взгляда от картины. И внезапно сквозь горькую обиду на Фэлри и злость на Тайрона в его душе пробилось какое-то новое чувство.
– Я все верну… – хрипло произнес он и тут же поправился: – Нет, не так. Прошлого не вернешь, и ничто уже не будет, как раньше. Но я и не хочу, чтобы было, как раньше. Теперь я знаю наверняка, что хочу найти тебя… и полюбить заново. Если только Всемогущий позволит, я бы хотел любить настоящего тебя, а не золотоволосое божество из моих грез. Узнать твою смелость и доброту, твою боль и твое отчаяние, твой ум и твою глупость. Любить тебя… во всем твоем потрясающем несовершенстве. И быть любимым тобой.
Питер склонил голову и, словно принося клятву, скрестил руки на груди. Положил ладони на плечи, провел пальцами по тонким бороздкам, испещрившим спину.
– Я приду.
Всю ночь он провел, лежа одетым на постели, не спуская глаз с картины.
А на следующее утро они с Тайроном вылетели в Ясион.
14
Питер предполагал, что они отправятся в путь на его фларе и был изумлен, когда вошел вслед за Тайроном в просторный ангар, сквозь частично выбитые окна которого струился бледный свет раннего осеннего утра.
– Зацени! – Тайрон с гордостью продемонстрировал кислотно-зеленый флаер – размерами он лишь слегка уступал трехмачтовому судну забарьерной постройки.
У Питера аж во рту стало кисло от лаймового цвета, но он заметил только:
– Почему бы не взять мой? Он прямо за пропускным пунктом, в паре шагов.
– Предлагаешь мне три дня лететь, сложившись вдвое, точно использованная бутылка? – фыркнул Тайрон. – К тому же чтобы добраться до твоего флаера, придется выйти из Трущоб, а это всегда лишний напряг. Париться неохота.
Питер только головой покачал.
– Я смотрю, слухи о том, что Трущобы – гиблое место, сильно преувеличены. Заходи и выходи, кто хочешь.
– Э нет, совсем не «кто хочешь»! – возразил Тайрон, залезая во флаер. Он сменил свой комбинезон с нашивками на стандартную сегийскую одежду, что пробуждало массу не слишком приятных воспоминаний. – Я могу. Ну, может, еще пара-тройка отморозков тоже может. Да только смысл выходить? Как говорится, нас и здесь неплохо кормят!
Сег пошарил под сиденьями и вышвырнул из флаера с десяток сосудов из-под спиртного, какие-то тряпки, подозрительно смахивающие на нижнее белье (хвала Всемогущему, не Тайрона), и парочку недоделанных морфо-заготовок. Одна из них грохнула и разбилась вдребезги прямо у ног Питера – тот едва успел отскочить.
– Гляди в оба, цветочек, – Тайрон устроился на сиденье и махнул рукой, – залезай!
– Мы прямо так и полетим? – усомнился Питер. – Может, взять, не знаю… какой-то провизии? Оружие?
– Да ты галовида пересмотрел, – ухмыльнулся Тайрон, – мы чего, в джунгли Амазонки, что ли, собрались? Может, мачете еще прихватить?
– Ты сам сказал, что в Ясионе опасно. Что надо подготовиться.
– Опасно. Даже очень – если бы ты летел один, – Тайрон активировал защитный купол и, заложив ручищи за голову, лениво наблюдал, как поднимается дверь ангара, – тут тебе и мачете бы не помогло. К счастью, у тебя есть кое-что получше – я.
Тут сег осклабился, обнажив зубы, напоминающие клавиши рояля. Питер фыркнул и отвернулся. Он старательно изображал равнодушие, но когда флаер, миновав двери ангара, стрелой взмыл в розовато-серое рассветное небо, внутри все сжалось от сладкого предвкушения.
Фэлри, я иду к тебе. И что бы там ни говорил Лэнгилл, найду тебя и заключу в объятия. Не отступлюсь, пока не найду.
– Кстати, будь готов к тому, что с первого захода мы его не отыщем, – Тайрон словно прочитал его мысли, – возможно, придется подергать за кое-какие ниточки. Дело это не быстрое, а тамошний народ спешить не любит. Считает, спешка жизнь укорачивает.
Это верно, подумал Питер, да только боль разлуки укоротит ее еще вернее.
Транспортной сети здесь не было, и флаер быстро набрал высоту. Внизу мелькнули и пропали коробочки Трущоб, потянулись знакомые леса. Питер понял, что они пролетят над бывшей «забарьерной» территорией, и сердце горестно сжалось.
Как долго привыкаешь к потере своего мира? К тому, что ты не просто оставил его и теперь живешь в другом месте, а он где-то там существует без тебя. Нет, он просто исчез.
Растворился, как сон – как и большинство людей, разделявших его с Питером. После смерти отца он остался последним из тех, кто когда-то родился и жил за Барьером. Возможно, из-за примеси сегийской крови на него лучше действовал настройщик – хотя отцу это не помогло. Продолжительность жизни сега в среднем сто лет, а отец, как и большинство переживших «барьерную смерть», не дотянул даже до семидесяти…
Если с Фэлри все сложится, максимум, что им отпущено – еще лет тридцать, в лучшем случае сорок. А может, и меньше – пережитое во время разрушения Барьера чудовищное нервное напряжение сказалось на здоровье Питера.
Он стиснул зубы и уставился в наливающееся голубизной небо с клочьями белых облаков. Точно башни из белого дыма или из ваты, они отбрасывали причудливые тени на темно-зеленую, бархатную землю.
Прошлого не вернешь, так что лучше не смотреть вниз, на руины своего мира.
Питер резко повернулся к Тайрону.
– Я слышал, Ясион – это город на воде. Можешь рассказать о нем подробнее?
Тайрон охотно восполнил пробел в его образовании – и чем больше Питер слушал, тем сильнее изумлялся.
Ясион и в самом деле вырастал прямо из воды – из двух глубоких впадин, заполненных водами Аравийского моря. Основал его сбежавший из Оморона более ста лет назад легендарный эмбриомеханик Сарга Найф. Точную причину внезапного побега никто назвать не мог, а слухи не отличались правдоподобием. Одни уверяли, что он был безответно влюблен и убил соперника, а девушка покончила с собой. Другие – что в припадке ярости случайно убил коллегу, третьи – что в пух и прах разругался со своим окружением, поскольку обладал крайне вспыльчивым и упрямым нравом.
Во всех версиях так или иначе присутствовало насилие – то ли характер гениального ученого и впрямь был не сахар, то ли на подобные измышления натолкнуло его своеобразное прозвище.
Так или иначе, именно
