Ладонь и край свитера тут же промокают насквозь. Второй раз за неделю я сажусь в его машину. Прежде чем Влад отъезжает, я вижу в окно Лилю в бежевом плаще. Она стоит рядом с колонной, в руках — красный зонт. Лиля внимательно смотрит на машину Соколова. На секунду мы встречаемся взглядами, она горько усмехается. Я отворачиваюсь.
— Поехали кофе пить? — Весело спрашивает Соколов.
Простая серая толстовка, темные джинсы. Запах морского бриза дополняет ставшую почти привычной картину. У него очень необычный пигмент волос: холодный, светлый оттенок, а брови на несколько тонов темнее, почти темно-русые. Задерживаюсь на нем взглядом гораздо дольше, чем следовало. Глядя на него, я чувствую одновременно и волнение, и что-то смутно напоминающее предвкушение, и огромную, всепоглощающую вину. Внутри что-то ноет и мается. Я ни в чем больше не уверена.
Стрелка спидометра примерно-показательно замерла на цифре девяносто.
— Довези меня, пожалуйста, до площади Победы. — Игнорирую его вопрос о кофе.
Это совсем рядом. Оттуда смогу за пять минут добраться до квартиры девочек. Надеюсь, проскочим пробки. Вытираю ладони о джинсы и тихо спрашиваю:
— Почему ты расстался с Мариной сообщением? Почему не поговорил лично, Влад?
Легкость уходит из его глаз. Он смотрит на дорогу. Руки сжимают руль.
— А чтобы это изменило? Ты думаешь, от вида моей рожи ей стало бы легче? Расставание — это всегда больно. Неважно, каким способом.
— Что ты ей написал?
— Это останется между мной и Мариной. Я выполнил условие: расстался с ней, как только проводил тебя домой, и сделал это очень мягко и вежливо.
Прикрываю глаза. На меня накатывает паника.
— Зачем ты вообще все это затеял? — Поворачиваюсь к нему всем корпусом и хватаю за плечо. — Тебе не нужны ни она, ни я. Тебе никто, не нужен, Влад. Ты же эгоист. Ты, вообще, кем-нибудь, хоть на мгновение, дорожил в своей жизни? — Перехожу в режим загнанной в угол истерички.
Я переоценила себя. Думала, что раз я живу головой, а не эмоциями, как Марина, то мне виднее, а значит, я смогу ей помочь. Только вот о помощи она меня не просила.
Соколов сильнее сжимает руль. Водит нижней челюстью и пялится на красный свет светофора, отражающийся в грязной луже.
— Я так и думала. — Отпускаю его плечо.
— Я предупреждал тебя, что из себя представляю. — Он поворачивается ко мне, и я снова вижу перед собой холодного циника, готового к нападению. Он высокомерно вздергивает подбородок. — У тебя был выбор. Ты легко могла рассказать все Марине и никуда со мной не идти. Но ты пошла, потому что я тебе нравлюсь.
— Лучше нам с тобой больше не видеться. — Выдавливаю сквозь ком в горле. — Давай просто все забудем. Нам даже напрягаться не придется. Ведь не было ничего? Вот тут меня высади, пожалуйста.
Он паркуется у тротуара. Дождь стучит по крыше. Льет так сильно, что не справляются дворники. Они просто гоняют воду по стеклу.
— Это все, что ты мне хочешь сказать? — Его глаза — ледяные озера, глубокие и беспощадные к любому, кто в них угодит. Я тянусь к ручке, но он резко хватает меня за кисть и сжимает ее. — Ты трусливая, лживая идиотка, которая возомнила себе, что все и обо всех знает. Может, ты по выходным с Господом богом чаи гоняешь? — Спину и затылок обдает холодом. Ощущение, будто он только что вылил на меня ушат грязи.
— Мне больно. — Пытаюсь выдернуть руку, но безуспешно. Дергаю снова и снова, а он сжимает сильнее. — Пусти! — Рычу я. Силы не равны. Он вцепился в мою руку, как хищник в тушку убитого зайца. Смотрит, не моргая. Дергаю снова, а потом кусаю его за ладонь.
— Ау!
Соколов трясёт в воздухе рукой. Смотрит на руку с отпечатком моих зубов, а потом переводит сердитый взгляд на меня. Я пользуюсь моментом и выскакиваю из его машины, хлопнув дверью. Зонт я оставила валяться в салоне под ногами, поэтому бегом припускаю к Тасиному дому через дворы. Слышу, как рассерженно визжат шины. Поворачиваюсь: его машина скрывается за поворотом, мигнув фарами. Надеюсь, на этом все, — пугливо думаю я.
В подъезд забегаю вымокшая насквозь. С волос и одежды течет. Консьержка поджимает губы и отворачивается.
Тася встречает меня в уютном вязаном платье без макияжа. Не могу понять ее состояние: то ли растерянная, то ли испуганная. Это наша первая встреча после воскресной размолвки.
— Привет, — она целует меня в щеку.
— Привет… Тась, ты прости меня… — Пытаюсь сформулировать извинение, но слова не складываются.
Я всегда гордилась тем, что не осуждаю людей, а в прошлый раз обидела ее именно таким способом. Написать сообщение проще, чем посмотреть человеку в глаза. Думаю, именно поэтому Соколов выбрал такой способ расставания. Внутри все еще плещется неприятное послевкусие от нашей поездки.
— Да, забыли. — Машет она рукой. — Все хороши были. Марго, я за Маринку переживаю.
— Как она? — задаю дурацкий вопрос. Ну, как она может быть, в самом деле? Пляшет бачату, наверное.
— Хреново, уже не знаю, что делать. — Мы проходим на кухню. Я занимаю высокий, барный стул. Тася приносит мне мягкое, бежевое полотенце. — Она не жрет ничего, сегодня ночью уже вторые сутки будут. Все время плачет и лежит, отвернувшись к стене. Я попыталась ее пару раз поднять, так она в меня лампой запустила, прикинь?
Я молчу и сушу полотенцем волосы, пряча глаза. Вина дерет душу до крови. А если бы Влад переспал с ней и бросил, неужели было бы лучше? Она обязательно переболеет и справится, Марина сильная. Меня разрывает на части. Если бы я была бы ребенком, то могла бы прийти к папе и спросить, как лучше поступить, и кто прав. А совершеннолетие предполагает, что с чувством вины тебе приходится справляться самостоятельно.
— Она и так ничего не ест. Выпьет смузи из зеленой дряни на завтрак, а перед сном яблоко или морковку съест. Это весь наш прием пищи — зашибись! — Расстроенно всплескивает Тася руками. — Кофе будешь?
Я киваю. Стягиваю мокрый свитер, жду, пока машина перемелет зерна, и спрашиваю:
— Когда к тебе твой приедет?
— На счет этого не переживай: он в Москву на неделю улетел. — В кухне пахнет свежемолотыми зернами. Тася ставит на стол две белых кружки, ломает плитку темного шоколада. — Что с Маринкой делать будем? Мне еще Лена звонила, пьяный бред несла. Представляешь, как узнала, что Маринка у меня живет, так начала с нас деньги требовать, нормально? Дочь года полтора дома не живет, а она очухалась. Ненавижу.
— Тась, почему ты мне
