треском. Автомат сказал, что это случится сейчас. Сколько времени у него оставалось? Десять секунд? Меньше? Он бросил аппарат на пол и стал топтать его ногами. Полетели пластиковые осколки. Рулон бумаги размотался, а Уолли снова и снова наступал на него, разбивая вдребезги.
Было приятно потратить свои последние мгновения на то, чтобы отомстить этой штуке, той штуке, которая намеревалась достать его.
Он разбивал всё, что мог. На том, что не разбивалось, он оставлял глубокие вмятины. Он наносил удары снова и снова, пока звук его буйства не стал подобен гулкому отбойному молотку.
Скоро автомат был лишь грудой обломков. В этом беспорядке мальчик отыскал то, что осталось от глаза. Каким-то образом он всё ещё мерцал и шипел, подавая последние признаки жизни.
– ОСТАНОВИСЬ!
Уолли повернулся на звучный возглас.
Это был его учитель естествознания, мистер Как-Его-Там – руки по бокам сжаты в кулаки, а лицо багровое от гнева.
– Что ты делаешь? – в изумлении прокричал он.
– Я делаю это! – ответил Уолли сквозь зубы, пиная кусок пластика.
Глаза учителя сузились до маленьких щёлочек.
Смятый рулон бумаги подкатился к ногам Уолли, он нагнулся и поднял его.
– И вот это! – Он поднял рулон бумаги над головой и изо всех сил швырнул его об пол.
– Довольно! – проревел учитель, но Уолли нанёс ещё пару ударов ногой, прежде чем остановиться. Теперь, когда всё было кончено, мальчик пытался перевести дыхание. От автомата остались лишь осколки, и даже если это была его последняя секунда на Земле, Уолли чувствовал себя хорошо. По крайней мере, он избавился от этой штуки. По крайней мере, он заберёт её с собой.
Учитель прошёл дальше в туалет и осмотрел место катастрофы. Его багровое лицо пульсировало.
– Я поверить не могу, что ты это сделал, – выговорил он, качая головой. – Уолли, я поверить не могу, что ты это сделал.
Уолли показал на пол.
– Мистер Джонсон, – начал он, – эта штука…
– Меня зовут, – тихим голосом перебил учитель, подходя ближе к Уолли, – мистер Джо-ХАН-сон. И на этот раз ты запомнишь это, Уолли, потому что после всего, что ты здесь устроил, – он обвёл рукой комнату, – я стану тем учителем, который позаботится о том, чтобы твоя нога никогда больше не ступала в среднюю школу Риджкрест.
Уолли вытаращил глаза от удивления.
– Это твой последний день здесь, – прошипел мистер Джохансон. – Твой последний день.
Так вот что, подумал Уолли, чувствуя странную смесь облегчения и ужаса. На полу, у его ног, мигнул красный огонёк и погас навсегда.
Чертовски удобно
Мы возвращались домой с тренировки по волейболу и ехали по Харрис-стрит в папином фургоне, и тут папа затормозил так резко, что у меня заблокировался ремень безопасности.
– Хайди! – вскрикнул он. – Ты взгляни на этот диван! Он же практически новый! – Папа показывал пальцем на коричневый диван, стоявший на обочине между двумя вязами. Он был большим и мягким, с короткими ножками в тёмном дереве. На нём стояла картонная табличка с надписью: «Отдаю бесплатно в хороший дом».
Такое частенько бывало в нашем районе. Люди просто оставляли вещи на обочине, чтобы их мог забрать кто-нибудь другой. Так мы заполучили кучу мебели – журнальный столик, комод и два барных стула. Отчасти поэтому папа и водил фургон: мы всегда могли что-нибудь в него загрузить.
– Поверить не могу, от чего люди избавляются, – папа расплылся в улыбке. Он открыл дверцу машины и спрыгнул на дорогу.
Я опустила окно.
– Он будет отлично смотреться в комнате с телевизором. – Папа несколько раз обошёл диван по кругу. Папа любил свою комнату с телевизором. Практически каждую минуту он проводил там за просмотром старых вестернов. Его любимчиком был Джон Уэйн.
– Ой, папа, – протянула я, – ты уверен, что нам нужен этот старый хлам?
Нам не то чтобы нужна была вся эта бесплатная мебель. Мы не были бедняками или что-то в этом роде. Проблема была в том, что папа не мог устоять.
Однажды он даже притащил домой две церковные скамьи – церковные скамьи! Он расставил их вдоль стен своей комнаты с телевизором, хотя у нас уже было достаточно сидячих мест для трёх человек – меня, папы и мамы. Мы целыми днями спотыкались об эти скамьи, пока мама наконец не убедила Уоллесов с нашей улицы забрать их.
Я высунулась из окна фургона и представила себе, что побывало на этом диване. Крошащаяся еда? Блохастые животные? Что-то похуже?
– Э-э, пап, – тихонько заговорила я. – У того, кто оставил здесь этот диван, вероятно, была веская причина от него избавиться, – я попыталась его переубедить.
– Что ты имеешь в виду, мой маленький компаньон? – Папа оторвал взгляд от дивана и посмотрел на меня.
Маленький компаньон. Это было одно из моих прозвищ. У меня их было много, все из папиных вестернов. Я также была Мёртвый Глаз, Тощий и Ковбой.
Папа снова взглянул на диван, и его улыбка зажглась, как рекламная вывеска. Его очень обрадовала такая находка.
– Не знаю, – замялась я. – Может, в этом диване клопы… или вши… или микробы.
Папа наклонился вперёд и понюхал диван. Он несколько раз хлопнул по подушкам и посмотрел на взметнувшуюся пыль.
– Я так не думаю, – ответил он. – Это отличный диван. Идеальный.
Он плюхнулся на него, и меня передёрнуло. Я открыла дверцу фургона и спрыгнула.
– В наши дни люди слишком торопятся выбрасывать вещи, Хайди. – Он глубоко вздохнул. – Вот раньше люди держались за своё добро. Раньше им приходилось…
Папа много говорил о «старых добрых временах», но он не имел в виду то время, когда он был ребёнком. Он имел в виду времена Дикого Запада – времена из его фильмов.
– Ну, Ловкач, – скомандовал папа, – помоги мне его загрузить.
Папа поднял один конец дивана, а я попыталась поднять другой. Он оказался тяжелее, чем мы ожидали, так что мне пришлось толкать и двигать свой конец, но через несколько минут мы втиснули диван в кузов фургона, и папа захлопнул заднюю дверь. Я вытерла руки о шорты.
– Твоя мама будет в восторге, – гордо заявил он. Я не была так уверена в этом, но папа просто сиял.
Когда мы вернулись домой, нам пришлось переставить много мебели, чтобы освободить место для дивана. Нам пришлось отодвинуть кресла к дальней стене и передвинуть журнальный столик к камину. Когда мы расчистили достаточно места, мы поставили диван прямо посреди комнаты с телевизором, как и хотел папа.
Мама подняла брови.
– Ну не знаю, – проговорила она, качая
