все только начинается, — он взял в ладони ее лицо и принялся целовать ее глаза, мокрые от слез, лоб, губы. Она откликнулась на этот молчаливый и страстный призыв и, увлекая его за собой, повела на сеновал, возможно, это было их последнее свидание. Всё было, как всегда ошеломляюще прекрасно. Петр не подавал виду, но и он обнимал и целовал Марину с таким отчаянием, и страстью, что у неё просто разрывалось сердце. А когда она, целуя его лицо, ощутила на губах солёный вкус, то просто разрыдалась. Эта ночь получилась особенной: они оба словно хотели напоследок вобрать друг друга по-максимуму, чтобы хватило навсегда, раствориться в телах друг друга так, чтобы никакая сила не смогла их разлучить, чтобы частица каждого из них осталась в любимом и помогала жить и помнить, даже если его не будет рядом, возможно, никогда…
Но время минута за минутой неумолимо приближало утро. В положенный час Петр ушел, и девушка осталась одна. На душе было тревожно, щемящее предчувствие непоправимой беды только усиливалось, как она не старалась гнать его от себя. Забрезжил рассвет, в деревне во всю мочь надрывались петухи, приветствуя зарю, и Марина пошла домой.
Бабка Матрена суетилась, собирая поклажу:
— Мариночка, собирайся, возьми необходимое дня на два — три. Не знаю, как сложится. Сейчас, Михеич подъедет. Я уже с соседкой договорилась, чтобы за хозяйством присмотрела. Огород совсем зарос, все не до него. Ну, да ладно, авось в ближайшие дни все разрешится, — бормотала Матрена, уговаривая себя и внучку. Марина машинально побросала кое-что в сумку, выпила кружку молока, и была готова в путь.
На этот раз, хоть ночью девушка не сомкнула глаз, дорога не усыпляла. Бабка Матрена завела с соседом разговор о погоде нынешним летом и видах на урожай. Потом, они с Михеичем припомнили, как в старые времена в период сенокоса почти не отдыхали, косили, сушили, убирали сено — все вручную. Уставали страшно, но были счастливы, молоды, а потому вместо того, чтобы поспать те немногие часы, что выделялись на отдых, шли гулять с гармошкой, пели песни, спешили на свидания. А с утра, как ни в чем не бывало опять на сенокос.
Марина, хотела возмутиться, как же они могут болтать о пустяках, когда решается судьба человека, но поняла, что, таким образом, бабка Матрена и дед Матвей хотят отвлечь ее от тяжелых, тревожных дум. И стала стараться вникнуть в их беседу. Постепенно разговор стал от нее отдаляться, и она забылась коротким тревожным сном…
Глава 26
Пробуждение застало ее почти в конце пути. Сосны расступились, и показалась изба лесничего. Невдалеке от дома, под березой стоял чёрный мотоцикл, рядом нервно прогуливался Михаил. Увидев прибывших, он что-то крикнул, и из дома вышел Федор Гаврилович, а следом за ним Полина.
— Ну, ребята, вы даете! — возмущался он, размахивая руками, и рыжая борода как живая двигалась в такт его возмущённым возгласам, — решили побоище у меня здесь устроить! Матрена Васильевна, хоть ты то, можешь объяснить, что все это значит?
— Здравствуй, Федор Гаврилыч, не кипятись. Сейчас все объясню, вот еще Михеич не совсем в курсе, а не возмущается, знает, всему свой черед. Вот время, как раз и подошло.
— Давай, Васильевна, рассказывай, я уж признаться, тоже истомился весь, — вставил свое слово дед Матвей.
Бабка Матрена увела обоих дедов в дом и, не вдаваясь в подробности, посвятила в каверзу, сотворенную Медвежьим Богом с Петром и Михаилом. После чего, тот и другой высунулись в окно и стали придирчиво рассматривать Михаила, пытаясь выискать в нем черты медведя. Но так, ничего подозрительного и не заметили, кроме того, что парень обладает могучим телосложением.
— Хватит дурака-то валять, не медведь он сейчас, ничего и не найдете. Я вам не для того сказала, чтобы вы в гляделки играли. Ты, Федор Гаврилыч, эти места, как никто другой знаешь. Боюсь, как бы они друг дружку не покалечили так, что и до нас ни один не сумеет добраться, потому присмотреть за ними надо, если что, помощь оказать. Думаю, и без твоего участия не обойдемся, Михеич.
— А я, что? Я завсегда, ты ж, Васильевна, меня знаешь, — стыдливо отходя от окна, промолвил дед Матвей.
— Я тоже, Матрена, свою задачу понял, — ошеломлённый всеми этими новостями, поддержал лесничий.
Марина, удивилась, что оба деда, как школьники слушались бабку Матрену и не в чем ей не перечили.
— Вот и молодцы, — похвалила их Матрена.
— Я вот, что уразуметь никак не могу, — удивлялся дед Матвей, — как это Михаил в Макаровском с детства жил, а никто не замечал, что он — медведь?
— Приемные родители у него были, Медвежий Бог назначил, исполняли сами повинность за какой-то грех. Болтать лишнего им было не велено, вот и скрывали, как могли. Хорошо скрывали, невеста и та узнала только после замужества. За хорошую службу грех им простился, и когда Михаил вырос, их с миром отпустили, мне Бог Медвежий сам сказывал.
В это время в избу лесничего ворвался Михаил:
— Хватит болтать! Я так понимаю: мне надо найти медведя и пристрелить его!
С этими словами он сдернул со стены охотничье ружье Федора Гавриловича и направился к выходу. Он заметно нервничал, но волнение пытался скрыть за решительными действиями.
— Нет, Миша, так дело не пойдет, — остановил его у дверей лесничий, — во-первых, я свое ружье никому не даю, во-вторых, ты в таком нервическом состоянии мне всех медведей перебьешь, которые на пути попадутся. А в-третьих, я слышал, поединок должен быть честным, а какая уж тут честь, когда вооруженный убьет безоружного.
— Ничего, дяденька, его папаша не особенно церемонился о таких пустяках, и я не буду! — упирался Михаил, и сколько Гаврилыч не отдирал его пальцы от ружья, кузнец был сильней.
— Ты, Миша, сейчас действительно сможешь убить только невинную тварь, — спокойно заговорила Матрена, — а вот, когда к ночи станешь медведем, тогда Петру твое ружье может очень пригодится.
— Я найду его раньше, — прорычал Михаил и, вырвав ружье из рук лесничего, вышел вон.
Марина видела в окошко, как за ним увязалась Полина, она что-то пыталась втолковать своему супругу, но он держал курс к лесу и не оглядывался. Женщина заплакала, тогда Михаил резко остановился, сгрёб жену в свои медвежьи объятья и прижал к себе. Что-то горячо ей объяснял, шептал на ушко, лицо его в этот момент светилось такой нежной теплотой и любовью, что у Марины навернулись слёзы на глаза, потом, поцеловал в губы и, не оглядываясь,
