Зимин, и сам теперь узнавая лейтенанта с лыжами. — Мы вам помогали тогда машину вытащить. Вы еще насчет шинелей посмеялись, новые, мол, слишком.
— Верно, было такое… Ну, а шинельки у вас после того пообносились, слов нет, пообносились, а-я-яй, я-яй! — Широнин шутливо качал головой, окидывая взором действительно побуревшую, словно мятую вальками одежду красноармейцев. Вон чья-то — зазевался ее хозяин — прихвачена костром; другую не полоснул ли шальной горячий осколок?
— О том не жалеем, товарищ лейтенант, — деловито заметил Кирьянов. Ему показалось, что глаза лейтенанта остановились именно на его шинели, рукав которой в одной из атак под Харьковом был разодран немецким штыком и теперь наспех заштопан.
— Вот же как на фронте получается, на две тысячи километров он размахнулся, а с кем не встретишься, — довольный сегодняшним совпадением, говорил Широнин. — А командир, что вас тогда вел… Канунников. Где он теперь? Это же мой ученик!
— Убило его, товарищ лейтенант, — Зимин нагнулся, стал осторожно поправлять вывалившиеся из костра подернутые серебристым пушком пепла веточки. — Уже в самом Харькове убило, перед Южным вокзалом. Когда мы с марша пришли, он во вторую роту попал. Его за прорыв и к награде представили. Красную Звездочку дали. Заходил после к нам в роту, веселый был такой…
— Эх, Леня! — только и выговорил Широнин. Вспомнилась мать Канунникова. Он с ней не раз встречался на родительских собраниях. С началом войны, проводив в армию мужа и сына, Канунникова пошла работать в механический цех, стала к станку. Может быть, там, в цехе, ей и вручат в эти дни похоронную? Решил при первой же возможности написать ей.
— И сколько же того молодняка фашисты погубили. Его больше всего и жаль, — раздумчиво сказал Скворцов, стоявший у костра на коленях, чтобы согреть плечи. — Была б на то моя воля, по всему земному шару приказ отдал бы: коль воевать, так только таким, как я…
— А тебе-то сколько, Андрей Аркадьевич, в гражданскую войну было? — не выдержал и несмело улыбнулся Грудинин.
— Ну, тогда мы только начинали. То было не в счет… Широнин знакомился со взводом. Он вынул из полевой сумки сохраненную еще из Кирса тетрадь — разрезанный пополам классный журнал. Своим крупным красивым почерком — недаром когда-то наркомпрос даже в Москву вызывал составлять прописи — переписал по алфавиту весь состав взвода, тут же делая записи о домашних адресах, партийности, сроках пребывания в армии.
— Да у вас, действительно, кого только нет! — воскликнул Широнин, вписывая в тетрадь вслед за вологжанином Болтушкиным украинцев Букаева и Вернигоренко, вслед за горьковчанином Скворцовым красноармейца Фаждеева, таджика по национальности.
— Да вот только с Исхаковым никак не разберемся, товарищ лейтенант, — шутливо пожаловался Вернигоренко. — Сами же видите, и вырастал и призывался из Каховки, цэ ж рядом з моею Николаевщиною, а говорит, что узбек. Так чи считать его земляком, чи нет?
— Считай, не ошибешься.
Когда все были переписаны, красноармейцы отошли ко второму костру, оставили Широнина, Зимина и Болтушкина втроем.
— Вы бы, может, отдохнули, товарищ лейтенант? — предложил Зимин. — Александр Павлович, а ну-ка, подбрось сюда хвои помягче да побольше. — Отдохните, с дороги ведь.
— Да, догонять вас нелегко было, — сказал Широнин, вспоминая недавний путь и чувствуя, что в голове и сейчас еще стоит надоедливый перезвон снарядных гильз. Но все-таки отдыхать отказался. Хотелось поподробней расспросить Зимина о людях. А тот и сам опередил его.
— Вы коммунист, товарищ лейтенант? — несколько замявшись, спросил он, как-то сбоку нацеливая на Широнина твердый и пытливый взгляд.
— Коммунист, — невольно насторожившись, ответил Петр Николаевич. Что предваряет этот вопрос и что собирается ему сказать Зимин? А если бы он, Широнин, не был коммунистом, так разве бы не вправе командир, поставленный во главе воинского коллектива народом и партией, знать и слышать все…
А Зимин, передохнув, словно бы обратился к той высшей, наиполной слитности помыслов и устремлений, которая теперь, после широнинского ответа, возникла между ними. Она, эта духовная слитность — чистая, ни слоинки в ней не найти какой-либо чуждой примеси, — позволяла без похвальбы, без рисовки глянуть на самих себя, на окружающее, отдать должное должному.
— Я вам от души скажу, товарищ лейтенант. Хорошо, приятно жить, когда знаешь, что есть на свете что-то повыше, поближе, чем ты сам и твоя жизнь. Мы это и до войны понимали. Потому и жили по солнышку: оно на работу поднимется, и мы на ногах! Строить же надо было державу такую, чтобы она в веках стояла. А в войну все это, про что нам партия говорила, еще понятней стало. И люто наш народ воюет. Вот хотя бы и первый взвод. Он, конечно, капля в море, так ведь без капель и моря нет. Что за люди!.. Чертенкова еще на плацдарме ранило. Правда, легко — он упросил во взводе оставить и воюет. А вот перед тем, как вы пришли, мы читали письмо из госпиталя от Торопова и Павлова. Тоже наши бойцы. Оба вышли из строя еще при прорыве. Истосковались ребята, просят, чтобы помогли им к нам, в полк вернуться.
— Да ты про нынешних товарищу лейтенанту побольше, про нынешних, — вставил Болтушкин. За месяц боев Александр Павлович несколько изменился. И ранее не тучный для своих сорока с лишком лет, он стал еще более поджарым, словно бы все, что было в его дюжем теле хлебороба, ушло в мышцы, в мускулы, в кость. Светлосерые глаза стали жестче, глубже запали под белесые, выцветшие брови.
— Знамо, расскажу про всех. Товарищу лейтенанту с нами же воевать. Я только хотел пояснить, что и при нынешних и при ненынешних, а во взводе всегда была и есть ось… та ось, которую и партийные люди и беспартийные отковали задолго впрок, глядя далеко вперед, и на ней, на этой оси, теперь все наше дело движется, ладно движется.
Слушая рассказ Зимина о взводе, его скупые и точные характеристики людей, Широнин с удовлетворением думал о том, что взвод и в самом деле дружный, сколоченный, Но вместе с этим удовлетворением обострилось и чувство своей командирской ответственности за него, за людей, которых ему предстояло вести в новые бои.
— Вы все-таки с дороги подремали бы, товарищ лейтенант, — вторично предложил Зимин после того, как рассказал все, что, по его мнению, могло и должно было интересовать Широнина. — Кто его знает, долгд ли здесь будем? А около костра неплохо.
Широнин прилег на груду сосновых ветвей спиной к костру и через несколько минут, погружаясь в сон, желанно ощутил, как к плечам, к спине пробилось сквозь полушубок и расплылось по всему
