философии.
Начиная с классических либералов, таких как Адам Смит, и до современных либертарианцев, таких как Людвиг фон Мизес, политические философы признавали, что отношения между людьми, основанные на сотрудничестве и договоре — в противоположность отношениям, основанным на господстве и принуждении, — предполагают наличие независимых, управляющих собой действующих лиц. Либертарианский запрет на применение насилия не распространяется на отношения между определенными опекунами и лицами, от них зависящими, особенно младенцами, маленькими детьми и глубоко беспомощными инвалидами. Я начну с рассмотрения ситуации ребенка в семье и обществе, а затем рассмотрю проблему беспомощности.
В книге Экклезиаста (3: 1‒2) читаем: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать». У каждого есть время быть ребенком и зависеть от родителей, время быть взрослым, равным нашим родителям, и время, когда мы заботимся о них так, как они заботились о нас.
Я использую слова «ребенок» и «детство», чтобы описать биологическое состояние незрелости, хронологическое состояние несовершеннолетия и социально-правовой статус зависимости от взрослых. Взрослые больше и сильнее, они более опытны, чем дети, а также способны выжить без детей. Дети выжить без взрослых не могут. Это базовое неравенство определяет и формулирует отношения ребенка со взрослым миром.
На современном Западе детство, среди прочего, — социально-правовой статус. Возраст, в котором этот статус заканчивается и начинается статус взрослого, варьируется в зависимости от контекста, в котором статус несовершеннолетия человека рассматривается: он может быть таким низким, как десять или двенадцать лет для суда по уголовному преступлению, как в отношении взрослого; четырнадцать или шестнадцать лет для получения ограниченных водительских прав; шестнадцать лет для выражения согласия на сексуальные отношения со взрослым; восемнадцать для голосования и вступления в вооруженные силы; двадцать один год для покупки алкоголя; тридцать пять для выставления кандидатуры на пост президента страны.
В определенных сферах жизни, таких как работа и вступление в брак, в прошлом детство заканчивалось гораздо раньше, чем теперь. В других областях жизни, таких как право на собственность или голосование, оно заканчивалось или намного позже, или никогда.
Чтобы научиться уважать себя и подчиняться самим себе, мы сперва должны научиться уважать своих родителей и подчиняться им или тем, кто их заменяет. Поскольку семья оказывается наиболее эффективным социальным установлением для превращения безответственных детей в ответственных взрослых, это наиболее устойчивое и важное общественное установление. По этой же причине враждебность к семье стала существенным признаком глашатаев политического и терапевтического патернализма и всевозможных тоталитаризмов — якобинцев, коммунистов, фашистов, национал-социалистов, психиатров, социальных служащих и феминисток. Каждый из этих ревнителей и его дело маскируются под «освободителей» и разновидность «освобождения». Каждый стремится разрушить семью, возлагая на нее вину за «создание» всякого рода личных и общественных проблем. И каждый стремится заменить семью властью, легитимность которой покоится не на кровном родстве, а на «сострадании», «науке» или «терапии».
Адам Смит также был озабочен подрывом целостности семьи, хоть и со стороны совсем другой угрозы — избыточного числа детей. Он предупреждал, что «там, где детей много, не все они могут получить родительскую привязанность, а встать на ноги каждый из них может только с ее помощью»156.
Эти соображения напоминают об очевидных вещах, которые тем не менее стоит подчеркнуть. Я имею в виду, что либертарианские принципы — это принципы. Их не следует путать с общей философией жизни, что бы под этим ни понималось. Будет, мягко говоря, ошибочным истолковывать либертарианство как образец для жизни, светской религии или философии, в которой имеется «решение» для всех житейских проблем. Антиутопия романов Айн Рэнд проецирует индивидуалистскую философию, подходящую некоторым взрослым, но не детям и не взрослым инвалидам. Вот одна из причин, по которой ее романы вызывают куда больший отклик у здоровых подростков и юных взрослых, чем у зрелых мужчин и женщин или хронически больных людей.
Хотя либертарианские принципы и не предполагалось применять к семейным отношениям, их неприменимость иногда истолковывают как недостаток. Например, в книге «Любовь и экономическая теория», с неуклюжим подзаголовком «Why the Laissez-Faire Family Doesn’t Work» («Почему невмешательство в дела семьи не работает»), Дженнифер Робек Морс пишет: «Этот недостаток в либертарианстве проявляется в героях Айн Рэнд — одного из наиболее последовательных индивидуалистов ХХ в. У ее героев детства не бывает»157. Морс права. Но кто сказал, что невмешательство в дела семьи работает?
Дело в том, что правовая и политическая структура свободного общества, подходящего для здоровых взрослых, не может основываться на потребностях зависимых и их отношениях с попечителями158. Кеннет Миноуг красноречиво излагает этот тезис: «Государство, по сути, есть ассоциация независимых и предприимчивых людей, живущих в рамках закона, и с политической точки зрения бедные и нуждающиеся суть не что иное, как угроза для нашей свободы. Например, они представляют материал для демагога, пытающегося достичь власти с помощью обещаний использовать принудительную власть государства для перераспределения доходов»159.
Эти размышления объясняют, почему, по мере того как государство все больше обращается со взрослыми как с пациентами, язык традиционной политической философии атрофируется, и вместо него для анализа отношений между гражданином и государством мы принимаем язык «нужды-и-помощи», «болезни-и-лечения». Достойно сожаления, что мы делегируем государству заботу об индивидах, лишенных семейной поддержки. Глупо расширять, осознавая это, полномочия государства добавлением новых и новых категорий претендентов на его услуги.
В прошлом мы непосредственно навязывали статус младенцев некоторым взрослым, например женщинам. Теперь мы делаем это непрямо, обращаясь с ними так, как если бы они были зависимы и неспособны выжить без «помощи» правительства. Шаблон этого терапевтического обесчеловечивания через навязывание статуса младенца можно суммировать так:
Кто угодно может стать жертвой X. Наличие X превращает продуктивных законопослушных взрослых в безработных, незаконопослушных псевдодетей. Такие люди опасны для самих себя и окружающих, следовательно, их нужно защищать от самих себя, а общество следует защищать от них. Надлежащая помощь (терапия), предоставить которую могут исключительно представители государства, превратит таких жертв в продуктивных, законопослушных налогоплательщиков, «спасая деньги» производительных членов общества. Лишение жертв X свободы — зачастую необходимое для их реабилитации — не есть лишение свободы; напротив, оно гарантирует их право на освобождение от оков X.
В этой формуле вместо «X» можно подставить наркотическую зависимость, психическое заболевание, расовый или половой статус, нищету, злоупотребления в детстве и т.д. Результатом становится быстро разрастающийся перечень «прав на освобождение» и «прав на терапию». В то же время наши элементарные акты самоопределения — такие как самолечение и самоубийство — рассматриваются как преступления против уголовного и психиатрического законодательства, а наши основные обязанности
