в качестве взрослых перед собой и другими, такие как ответственность по своим договорам и за преступления, — упраздняются психиатрическими оправданиями и исками о возмещении убытков, немыслимыми всего полвека назад160.
Собственность — основа свободы
Со времени выхода в свет в 1776 г. «Богатства народов» Адама Смита общим местом, особенно среди либертарианцев, стало считать частную собственность и личную свободу двумя сторонами одной медали. Мизес проработал эту тему столь глубоко, что добавить к ней можно очень немного. «Если кто-то упраздняет свободу человека определять свое потребление, — писал он, — то он отнимает все свободы»161.
Было также очевидно, уже во времена Смита, что мирные отношения рынка предлагают более эффективные инструменты подъема материального благосостояния людей, чем экономические установления, опирающиеся на приказы и принуждение со стороны централизованной политической власти (теократических правителей или тоталитарного государства). Однако для большинства людей потребность в личной безопасности выше, чем нужда в материальной безопасности. Они жаждут пересилить ужасающие переживания чувства потерянности в чужом и угрожающем мире — переживания, всеобщие в детстве, но у многих сохраняющиеся и во взрослой жизни. Это ощущение опасности создает жажду зависеть от благодетельной власти — Бога, великих лидеров, врачей, государства. Кроме того, значительная часть рода человеческого испытывает не только чувство опасности, но и мается скукой. Чтобы побороть эту маету, люди желают, чтобы их развлекали пассивно. Это требует меньше усилий, чем брать ответственность за улучшение самого себя.
Кроме того, огромное количество взрослых ленивы и желают хлеба и зрелищ. Поскольку ломать легче, чем строить, люди находят зрелище разрушения жизни, свободы и собственности бесконечно завлекательным — трюизм в свете истории видов и современном использовании телевидения и войны.
Чтобы уважать такие ценности, как трудолюбие, компетентность и настойчивость, требуются благородство духа и обуздание зависти — достоинства, которые ценят немногие, и еще более немногие взращивают в себе. Не ранее чем «природа человека» значительно изменится нравственно, большинство людей предпочтут мирные, но скучные рыночные отношения насильственным, но завлекательным отношениям между притеснителем и притесняемым, хищником и жертвой.
«Помощь» и необузданная метафора войны
До Второй мировой войны система социального контроля в США опиралась на христианские нравственные ценности и воплощалась в жизнь судебным аппаратом, основанным на английском общем праве, Конституции и верховенстве закона. С тех пор наша система стала все больше зависеть от принципов политизированной медицины, а в жизнь воплощается сложным государственным аппаратом, сочетающим принципы и практики принудительной психиатрии, коллективистского общественного здравоохранения и системы уголовного правосудия. Чтобы прояснить это положение дел, я предложил три новых термина: «миф душевной болезни», «терапевтическое государство» и «фармакратия».
Термин «Миф душевной болезни» (1960) предназначен показать, что ни нежелательные поведенческие проявления, ни психиатрические диагнозы заболеваниями не являются162. «Терапевтическое государство» (1963) описывает автократическую политическую систему, узаконенную медицинскими (в особенности психиатрическими) символами и вмешательствами, которая систематически подрывает меры защиты личной свободы, гарантированные Биллем о правах и верховенством права163. Термин «фармакратия» (1974) описывает использование медицинских (особенно психиатрических) методов на службе политического управления и социального контроля; «фармакраты» — лица, способствующие методам и практикам фармакратии и воплощающие их в действительность164.
По совпадению, Вильгельм Рёпке определил идеи и методы социалистических экономистов в похожих терминах. Он писал: «Прототип современного экономократа — физиократ XVIII в. Физиократы… очевидные предки всех жадных до власти, самоуверенных и высокомерных планировщиков и организаторов [экономики]165.
Угрозы со стороны экономократии и фармакратии личной свободе, ответственности и свободному обществу наступают рука об руку. Соответствующие профессионалы и их прихлебатели, особенно в массмедиа, — фанатические приверженцы государства-опекуна, стремящиеся расширить правительственный контроль над повседневной жизнью граждан посредством экономических и медицинских вмешательств и правил166. Наиболее очевидные иллюстрации экономократии и фармакратии — это экономическая помощь [иностранным государствам] и психиатрическая помощь (иначе именуемая «психиатрические услуги»). Обе увеличивают власть и благосостояние бюрократов, ее распределяющих, и усугубляют бедствия людей, которых ею предполагается облагодетельствовать.
В литературе и дебатах по вопросам зарубежной помощи считается аксиоматичным, что процветание — это хорошо, а нищета — это плохо. Людям не приходит в голову, что эта система ценностей несовместима с основным экономическим посланием христианства (и не только христианства). Святость ассоциируется с нищетой, а не с богатством. Новый Завет изобилует наставлениями, вроде от Луки 1: 53:
«Алчущих исполнил благ, и богатящихся отпустил ни с чем»; второе Коринфянам 8: 9: «Ибо вы знаете благодать Господа нашего Иисуса Христа, что Он, будучи богат, обнищал ради вас, дабы вы обогатились Его нищетою». И самое известное — от Матфея, 19: 23‒24: «Иисус же сказал ученикам Своим: истинно говорю вам, что трудно богатому войти в Царство Небесное; и еще говорю вам: удобнее верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в Царство Божие».
Справедливости ради, протестантизм — это форма христианства, и протестантскую этику часто и заслуженно называют фактором, породившим становление капитализма и процветания. Однако протестантизм называется так по важной причине: он стал протестом против определенных «фундаменталистских» принципов и практик католичества, от целибата и до ростовщичества.
Зачаточное верование в то, что богатство каким-то образом позорно или грешно, имеет долгую историю, восходящую, возможно, к первобытному страху перед ревнивыми богами. Древнегреческий философ Исократ (436‒338 до н.э.) жаловался: «Нынче каждый должен извиняться за свои успехи в делах, как если бы это нарушало законы морали, так что сегодня преуспевать хуже, чем быть преступником»167. Немецкий социолог Гельмут Шёк объяснял современную версию такого воззрения ролью зависти в человеческих делах168. Лорд Питер Бауэр, британо-венгерский экономист, охарактеризовал отношения между странами «первого» и «третьего» мира как нечто, управляемое «экономикой обиды»169. Я согласен с этими истолкованиями.
В эссе, характерном для данного жанра, Джефф Гейтс, соучредитель и глава организации с поистине оруэлловским названием «Институт общего капитализма», призывает к конфискации («налогообложению») астрономических сумм, заработанных богатыми, и перераспределению их среди бедных. «Миссия Института общего капитализма, — говорится на сайте учреждения, — повысить уровень публичного обсуждения давно пренебрегаемого вопроса быстро увеличивающихся экономических различий как внутри стран, так и между ними: неинклюзивных образцов владения»170. Гейтс поясняет: «Политическая нестабильность и терроризм подпитываются постоянной и унизительной нищетой и быстро растущим экономическим неравенством как внутри, так и между нациями»171. Преступления вызываются психическим заболеванием, терроризм создается нищетой. Решения понятны: истребить врагов. В случае нищеты решением, согласно Гейтсу, будет «инклюзия», кодовое слово для всемирного марксистского эгалитаризма.
Гейтс видит решение «проблемы нищеты» в разнообразных налогах, один из которых он называет «плата халявщика»: «Если
